«В сторону Свана», Марсель Пруст
Семитомная эпопея «В поисках утраченного времени» — краеугольный камень всякой литературы, посвященной воспоминаниям и работе памяти в целом. Этот текст стал одной из первых ласточек так называемого высокого модернизма и был бы невозможен без произведений старших современников Пруста, Анри Бергсона и Зигмунда Фрейда. С Фрейдом все в целом ясно: вспоминая родной городок Комбре, главный герой романа прослеживает связь между детством и собственным характером. С Бергсоном — который почему-то не приобрел такой же славы, как Фрейд, — чуть сложнее: ему принадлежит идея «субъективного времени», то есть время не всегда и не для всех течет одинаково. Эту идею, но уже в другой области, в физике, развил позднее Эйнштейн.
«В сторону Свана», первая и наиболее выверенная часть эпопеи, представляет собой квинтэссенцию духовных исканий рубежа XIX–XX веков: внимание к отдельной личности, ощущение конца большой исторической эпохи, поиск новых форм самовыражения. Текст Пруста текуч и плотен, его не всем легко слушать в аудиоформате, но кого унесет этим потоком — тот останется навеки благодарен французскому гению.
«Моя борьба. Книга 1. Прощание», Карл Уве Кнаусгор
Еще одна первая часть большой эпопеи, связанной с работой памяти. Конечно, не без оглядки на Пруста — но спустя почти столетие. Внимание к отдельной личности в данном случае не менее пристальное, однако язык изложения становится нарочито простым, местами даже грубоватым, а текст — слабоструктурированным. Тем поразительнее, что погрузиться в него некоторым читателям легче, чем в витиевато-прекрасные прустовские романы.
Главный герой — сам Карл Уве Кнаусгор, и пишет он о себе и только о себе. Он вспоминает взаимоотношения с агрессивным и абьюзивным отцом, вспоминает робкие писательские потуги и еще более робкие попытки замутить с девушками, вспоминает первый брак, которому не суждено было стать идеальным, и вспоминает бесчисленных друзей да приятелей. Сложно сказать, что вообще происходит в этой истории — какой-то бесконечный мамблкор, однако еще сложнее объяснить, почему от этой книги так трудно оторваться. И почему в какой-то момент она воздействует на тебя почти на физическом уровне.
Читайте также
«Голландский дом», Энн Пэтчетт
Центральный персонаж романа современной американской писательницы Энн Пэтчетт — это дом, купленный отцом главных героев много лет назад. С этим домом связаны счастливые годы Дэнни и Мэйв Конроев, счастливые и загадочные: тогда, в 1940–1950-е, куда-то уехала их мать, а ее место заняла новая возлюбленная отца — невесть откуда взявшаяся, непонятная и недружелюбная. В один не столь уж прекрасный день любимый голландский дом из источника уюта превращается в хранилище мрачных тайн — и Дэнни с Мэйв оказываются выброшенными за его стены. Почему так произошло и как это «выплевывание» из жизни повлияло на брата и сестру? Эту цепочку событий и анализирует через воспоминания рассказчик.
The Black Notebook by Patrick Modiano
«За искусство памяти, благодаря которому он выявил самые непостижимые человеческие судьбы и раскрыл жизненный мир человека времен оккупации», — с такой формулировкой Нобелевский комитет вручил французу Патрику Модиано премию по литературе в 2014 году. Так что в современной табели о рангах он — главный специалист по тому, как работает память и насколько она ценна для человека.
Как и в большинстве романов Модиано, герой «Ночной травы» вспоминает Париж давно минувших дней, пытаясь воссоздать образ полузабытой возлюбленной. Эти блуждания по лабиринтам памяти становятся порой похожими на детектив, но не столько интригуют, сколько побуждают читателя вглядеться и в себя, в свое прошлое. Вот уже и стерты из памяти не просто черты лица некогда дорогого человека — кануло в Лету даже его имя. Прямо как в набоковской «Лауре и ее оригинале»: героиня Аврора носит фамилию Ли, как бы провоцируя сомнение: «Аврора ли?»
Читайте также
«Дар», Владимир Набоков
Тема памяти — среди центральных у Набокова, как и у многих писателей-эмигрантов. Что остается с тобой навсегда, даже когда ты покинул родной дом? Что составляет основу твоей личности, твоего духа? Как нас формируют осколки наших воспоминаний?
Жанр «Дара», последней русскоязычной книги Набокова, традиционно называют «метароманом»: это роман о написании романа. А писательское творчество — это собирание в единое целое разрозненного опыта, своеобразные «пузеля», как эти головоломки назывались в набоковских текстах: вот один кусочек, а вот другой, и по ним не понять цельной картины, но в какой-то момент она все же возникает. «Дар» — пазл, у которого нет «окантовки»: цитируя самое известное место романа, «продленный призрак бытия синеет за чертой страницы, как завтрашние облака, — и не кончается строка».
«Вечер у Клэр», Гайто Газданов
Гайто Газданова, еще одного писателя-эмигранта, называли «русским Прустом». Как и «В поисках утраченного времени», роман «Вечер у Клэр» отличается довольно размытой структурой и состоит преимущественно из сценок, которые главный герой припомнил с той или иной степенью достоверности. Читатель словно бы погружается в сознание молодого мужчины Николая, сменившего не один дом и не одну страну: мы оказываемся то в его сне, то в его фантазиях, то внутри его философских дискуссий. Но наибольшее наслаждение большинству читателей доставляют, наверное, те главы, которые посвящены женщине из заглавия — Клэр: в этот момент у нас появляется возможность заново прожить чувство любви, той самой, какая бывает лишь раз в жизни.
Читайте также
«В зарослях», Рюноскэ Акутагава
Один из самых знаменитых рассказов XX века и уж точно самый известный образец японской короткой прозы. Как правило, этот текст знают по экранизации Акиры Куросавы «Расёмон» и обычно вспоминают в контексте такого художественного приема, как «ненадежный рассказчик». Несколько разных героев Акутагавы делятся воспоминаниями, а точнее даже свидетельскими показаниями, о произошедшем в глубине чащи убийстве. Смерть самурая, описанная разными людьми, предстает в настолько различном виде, что установить подлинную цепочку событий уже решительно невозможно — хотя ни один из персонажей, кажется, не врет напрямую. Сколько таких когнитивных искажений воздействуют на нашу память? Насколько подлинны наши знания о самих себе и собственных жизнях? Эти философские вопросы задает читателю Акутагава.
«Тень ветра», Карлос Руис Сафон
Готический роман каталонского автора фокусируется на теме забвения — оборотной стороны памяти. Мальчишка Даниэль, живущий в послевоенной Барселоне, попадает на Кладбище забытых книг, в секретную библиотеку, где обнаруживает роман «Тень ветра» безвестного писателя Хулиана Каракса — и моментально влюбляется в текст. Как и многие юные фанаты кого-либо или чего-либо, Даниэль бросается узнавать все возможное о судьбе Каракса — и выясняет, что тот исчез много лет назад вместе почти со всем тиражом «Тени ветра». Что побудило писателя спровоцировать собственное исчезновение и забвение? Или это чей-то злой умысел, а не добровольный поступок?
Сафону удался невероятно атмосферный текст, который наверняка подарит Барселоне еще не одну тысячу благодарных туристов, мечтающих прогуляться по улочкам из этой книги. Копаясь в чужих воспоминаниях и восстанавливая сведения о чужих жизнях, мы в конце концов копаемся в себе и восстанавливаем самих себя — такова, быть может, центральная мысль этого незабываемого (sic!) романа.
Читайте также
«Девственницы-самоубийцы», Джеффри Евгенидис
Роман Евгенидиса построен довольно хитро: кажется, будто о пяти сестрах Лисбон, одна за другой покончивших с собой, вспоминает целый городок. Некое собирательное «мы» восстанавливает из памяти образы этих девочек, приковавших внимание всей округи в 1970-е годы, и такое припоминание неожиданное воссоздает эпоху лучше, чем иные энциклопедии или ретрофильмы. Этот собирательный рассказчик вполне «надежный», в отличие от рассказчика у Акутагавы, но он постоянно словно бы что-то недоговаривает — и между строк обнаруживаются (с небольшим усилием) и вовсе неожиданные вещи.
«Популярная музыка из Виттулы», Микаэль Ниеми
Неинтересный пересказ книги: анекдоты о взрослении двух пацанов-меломанов в шестидесятые. Плюс много колоритных деталей, связанных со шведским севером и проникновением туда американо-британской поп-культуры. Что-то среднее между байками Сергея Довлатова и очаровательным занудством Ника Хорнби.
Интересный пересказ: истории о том, как характеры людей складываются из мелких, как будто малозначительных событий и открытий детства и подросткового периода; истории о том, как мы проносим через всю жизнь одни и те же симпатии и антипатии, невольно задумываясь время от времени о предопределенности наших судеб. Если бы Марсель Пруст родился в Швеции в середине прошлого века, он мог бы написать именно такую книгу — но нам с вами повезло: у нас есть и Пруст, и Микаэль Ниеми. Оба — тонкие, музыкальные, потрясающие.
Фотография: unsplash.com
