Блог
Storyport

Мало ли что человек в дневнике напишет: Дмитрий Воденников о Блоке, Тарковском и о недосягаемом

Поделиться в социальных сетях

7 декабря 2020

Писатель и публицист Дмитрий Воденников рассказывает о дневниках Блока и Тарковского и о том, что жизнь – неизбежна.

Дмитрий Воденников

Мало ли что человек в дневнике напишет: Дмитрий Воденников о Блоке, Тарковском и о недосягаемом

Так странно видеть любимых героев прежних ситкомов на третьестепенных ролях в ситкомах нового времени.

Как будто они уже умерли, и ты видишь их в каком-то актерском Аиде.

Странно видеть первого в жизни любимого поэта в роли людоеда. Но потом ты и его поймешь.

Странно понять, что ты можешь переменить ход светил одним своим усильем воли. Но что с тебя взять? Ты же титан.

…Одна социальная сеть подземными течениями (есть же наземные — посты, комментарии, а есть подземные — личные сообщения) принесла. Чья-то мысль:

«…Всем известна легенда о том, что Смерть работает в Uber и принимает заказы тех, чье время пришло. А еще рассказывают, будто некий святой отложил уход в нирвану и стал таксовать во благо всех живых существ. Он заводит с пассажирами разговор и привозит их туда, где им действительно следует быть в эту ночь, и берет соразмерную плату: с кого рубль, с кого все оставшееся время».

По-моему, хорошо.

Жизнь ждет у миски. Человек бежит по дорожке больничного сада (я вижу сад из окна, мой дом стоит у старинной больницы). Небо серое, снег белый, кирпич больницы красный, жизнь неизбежна.

Мне написали однажды в наземном течении в фб: «А вы знаете такой эпизод, Дима? Когда утонул „Титаник“, Блок метался по Петербургу в состоянии крайней ажитации. В то время как многие люди были подавлены таким количеством жертв, он был в совершенном восторге перед силой стихии, поглотившей гигантский корабль как щепку».

Я помнил об этом, но смутно. Я любил в своем отрочестве Блока очень сильно. Открыл однажды серый сборник какого-то советского издательства (других и не было), с фонарем на обложке, прочел на первой странице:

Помнишь ли город тревожный,
Синюю дымку вдали?
Этой дорогою ложной
Молча с тобою мы шли…
Шли мы — луна поднималась
Выше из темных оград,
Ложной дорога казалась —
Я не вернулся назад.
Наша любовь обманулась,
Или стезя увлекла —
Только во мне шевельнулась
Синяя города мгла…
Помнишь ли город тревожный.
Синюю дымку вдали?
Этой дорогою ложной
Мы безрассудно пошли…

И заболел им, Блоком.

Среди отзывов на гибель «Титаника» 15 апреля 1912 года самый неожиданный и, так сказать, некорректный — запись в дневнике Александра Блока: «Есть еще океан».

Это потом уже пришли другие его стихи.

Свирель запела на мосту,

И яблони в цвету.

И ангел поднял в высоту

Звезду зеленую одну,

И стало дивно на мосту

Смотреть в такую глубину,

В такую высоту.

Свирель поет: взошла звезда,

Пастух, гони стада…

И под мостом поет вода:

Смотри, какие быстрины,

Оставь заботы навсегда,

Такой прозрачной глубины

Не видел никогда…

Такой глубокой тишины

Не слышал никогда…

Смотри, какие быстрины,

Когда ты видел эти сны?

Какие он видел сны, Блок? Теперь мы знаем, какие.

Среди отзывов на гибель «Титаника» 15 апреля 1912 года самый неожиданный и, так сказать, некорректный — запись в дневнике Александра Блока: «Есть еще океан».

Наш поэт вообще, как известно, был певцом стихии. Оттуда и этот финал «Двенадцати», про Христа, то ли уже мертвого (в белом венчике, так в гроб кладут), а значит, предводительствующего толпой потенциальных мертвецов (через семьдесят лет и власть большевиков кончится, а старый мир, пес, и уже теперь тоже навсегда мертвый), то ли живого, благословляющего революцию. Ничего с ним, Блоком, не разберешь.

Но бог с ним, с Богом и финалом, мы про «Титаник» никак не можем ему забыть.

«Гибель Titanic’a, вчера обрадовавшая меня несказанно (есть еще океан)».

Ну так что? Блок был за утопление кораблей, за сотни, если не тысячи, жертв? За то, чтоб ледяной горою айсберг из тумана наплывал?

…Я специально искал по сетям, что об этом говорят. Нашел, например, такое: «В свое время я провел эксперимент: упоминал эту цитату во Франции, в России и в Израиле. Реакции: во Франции — главным образом в диапазоне от „ну и сволочь!“ до „он психически болен был, да?“; в Израиле — главным образом в диапазоне от „ну и сволочь же“ до „какая же сволочь!“ — азиаты, еще сто двадцать лет назад культура вполне средневековая, и потому вполне здравый вопрос о том, да вменяем ли этот человек вообще и не болен ли он, в голову обычно приходит не автоматически; в России — огромный процент реакций: „Ну, поэту простительно“ и „ну это же только слова“, „ну мало ли что человек в дневнике напишет“, „ну это же практических применений иметь заведомо не могло“».

Справедливости ради, полная цитата из дневника такая: «Гибель Titanic’a, вчера обрадовавшая меня несказанно (есть еще океан). Бесконечно пусто и тяжело».

Или вот еще:

«Другой поэт ссылался именно на эту запись, объясняя, как несказанно — и также по поэтически — радовался Нью-Йоркской катастрофе 11 сентября 2001 года.

Разговор был нетрезвым.

„Не-е-ет, — сказал я ему, — вот Блок настоящий поэт, а ты нет“.

„Это почему?“ — заинтересовался тот.

„Потому что, согласись, ты радуешься тому, что там погибли американцы. А Блок радовался тому, что там погибли ЛЮДИ, просто люди. Чувствуешь разницу? Вот она и определяет различие между поэтическим и непоэтическим“».

У Блока есть стихотворение 1907 года, называется «Рабочему».

Взойдет и всколосится новь,
и по весне — для новой нови
прольем ковши их жирной крови,
чтоб зрела новая любовь.
И мы подымем их на вилы,
мы в петлях раскачнем тела,
чтоб лопнули на шее жилы,
чтоб кровь проклятая текла.

Тоже вполне себе людоедское.

(Фраза из чьего-то блога: «Они любят его не за это».)

Но интересны в данном случае человеческие реакции, а не Блок.

Справедливости ради, полная цитата из дневника такая: «Гибель Titanic’a, вчера обрадовавшая меня несказанно (есть еще океан). Бесконечно пусто и тяжело».

То есть на следующий день уже не радовался.

…Но Блок не одинок.

В дневнике Андрея Тарковского (который, как Бунин, желчный, никого не любящий) есть:

«20 января 1980.

В пятницу (…) в Доме кино смотрели картины М. Янчо: „Венгерская рапсодия“ и „Аллегро барбаро“. Не досмотрели и ушли. Что-то чудовищное — безвкусица, претенциозность, многозначительность. Бездарно и пошло. Какой-то взбесившийся бездарный ученик Параджанова.

21-22 марта, ночь.

По телевизору показывали „Гамлета“ Козинцева. До чего же это ничтожно! Бедный Григорий Михайлович! Неужели он действительно верил, что сделал нечто стоящее.

19-20 апреля, суббота.

Смотрел „Апокалипсис“ Копполы. Очень слабый актер в главной роли, ошибочная драматургия. Картина не стоит на ногах. Оживленный комикс.

20 апреля, воскресенье.

Пытались с Лорой смотреть в кино фильм В. Аллена „Манхеттен“. Ушел после половины. Нудно до безобразия, и страшно необаятельный актер (В. А.), который хочет казаться неотразимым.

Тогда вся эта желчь о другом: о тоске по недосягаемому. О свирели на мосту, о звезде, о живом океане, который все должен утопить, о надвигающемся айсберге, о нас всех, которые так мучились, так тянулись, ничего не достигли, не уберегли, все потеряли.

6 июня, пятница.

На фестивале в Канне было в газетах, что последний фильм Феллини полная катастрофа, а сам он равен нулю. Ужасно. Но это правда, ибо его фильм действительно ничтожен.

22 июня, воскресенье.

Смотрел фильм Кассаветиса „Убийство китайского бонзы“. Чувствуется рука, конечно, но до слез жалко его.

7 июля, понедельник.

Из любопытства читаю Ефремова „Лезвие бритвы“. Боже! Неужели ему так никто и не сказал, что он графоман, неужели он так и умер в неведении относительно своей бездарности?!

15 июля, вторник.

Вечером (в 16) смотрел „Солярис“ в связи с показом в Таормине. Впечатление самое странное. Плохо играют актеры, особенно Гринько. Плохо смонтировано. Надо бы сократить.

21 июля, понедельник.

Видел „Рублева“. Очень плохо все это. „Солярис“, „Рублев“… единственное мое оправдание, что другие снимают даже хуже меня».

Последние две записи, приведенные тут, как-то со всем остальным смиряют. Не только всех остальных не любил, но и себя.

Тогда вся эта желчь о другом: о тоске по недосягаемому. О свирели на мосту, о звезде, о живом океане, который все должен утопить, о надвигающемся айсберге, о нас всех, которые так мучились, так тянулись, ничего не достигли, не уберегли, все потеряли.

Но жив, жив океан. В нас жив.

И это мы помним. И никогда не забудем.

… Думая о Блоке, неожиданно помыл окна. Прямо в ноябре. Когда ни один нормальный человек их уже не моет.

Помыл, сел и подумал: «Помыть окна в ноябре. Когда уже заморозки, но еще снег не пришел. Как же это круто. Жив, жив еще маленький тихий океан во мне».

Квартира из-за открытых попеременно окон становится как бы сквозной, студеной; чистый скворечник. Не уберег тебя летний бог, не убережет и осенний; скорей-скорей мой, скорей закрывай.

Успел, все помыл, все закрыл, не простудился.

Впереди несколько месяцев чистой зимы; сиди в валенках и под снегом. Смотри через помытые окна в холодные, равнодушные, вечно-синие небеса.

Добавьте нас в закладки

Чтобы не потерять статью, нажмите ctrl+D в своем браузере или cmd+D в Safari.
Добро пожаловать в мир историй от Storytel!

Вы подписались на рассылку от Storytel. Если она вам придётся не по душе, вы сможете отписаться в конце письма.

Вы уже подписаны на рассылку
Ваш адрес эелектронной почты не прошёл проверку. Свяжитесь с нами