Материал публикуется в двух частях. Вторую часть можно прочитать здесь.
Предисловие
Прежде чем перейти непосредственно к обсуждению ключевых зарубежных романов XXI века, важно подчеркнуть заведомую незавершенность любого подобного списка. Позади только два десятилетия нового века, по косой перекроенного цифровой революцией. Ясно, что появятся новые литературные формы, которые сумеют осмыслить масштаб и скорость происходящих сейчас процессов, — и уже через пять лет этот перечень дополнят еще какие-то книги, а через десять он и вовсе может быть наполовину другим.
Этот список, как и все, субъективен (литература вообще не терпит беспристрастности и отрицает универсальные критерии). Однако не надо думать, что выбор десяти конкретных романов продиктован личными читательскими симпатиями. Мы со Storyport собрали те романы, которые оказали влияние не только на читателей, но и на мировую литературу, обнажив, нащупав или создав тренды, которые подхватили или развили впоследствии писатели в разных странах. При этом очевидно, что рассматриваются только книги, обладающие художественной ценностью. А потому в этом списке не могли оказаться ни «50 оттенков серого» Эрики «Леопардовны» Джеймс (сколько бы фанфиков ни вошло в топы мировых бестселлеров), ни «Песнь льда и пламени» Джорджа Мартина (сколь бы успешной и массовой ни была киносага «Игра престолов»), ни другие подобные вещи.
Собранные романы похожи на острова на литературной карте XXI века, вокруг которых возникают целые архипелаги. И чтобы определиться со своими пристрастиями и проложить верный маршрут, с ними непременно стоит познакомиться.
«Поттериана», Джоан Роулинг
История о мальчике, который выжил, давно уже больше, чем просто текст. «Поттериана» — это целая вселенная внутри литературы и за ее пределами. «Сейчас в мире к власти и к управлению бизнесом приходят люди, которые выросли на „Гарри Поттере“. Эта история определила мышление нескольких поколений, а мы все еще продолжаем задаваться вопросом, литература ли это, даже смешно», — так литературовед, писатель, член жюри премии «Ясная Поляна» Павел Басинский прокомментировал включение книги Роулинг в список претендентов на премию в номинации «Иностранная литература».
На самом деле еще в 1997 году, когда никому не известная Джоан Роулинг опубликовала свою дебютную книгу «Гарри Поттер и философский камень», критики, вчитавшись, начали сравнивать ее и с Джейн Остин, и с Роальдом Далем, и даже с Гомером за талант рассказчика, умение создавать герметичный мир со своими законами (который так тесно сплетается с нашим и так точно отзеркаливает все ключевые процессы), за юмор и воображение. Но понятно, что все эти сравнения имеют вес, только когда накладываются на магию «Поттерианы».
Обращаясь к феномену Роулинг, надо понимать, что первый тираж истории о Гарри Поттере — жалкие для Британии 500 экземпляров — разошелся в основном по провинциальным британским библиотекам. А дальше — алохомора! — заработало читательское сарафанное радио. История противостояния мальчика-со-шрамом с тем-кого-нельзя-называть, будни и тайны школы чародейства и волшебства Хогвартс, летающие совы и квиддич сквозь века — все это завоевало мир маглов. А живущая на пособие блондинка-домохозяйка в декрете, как по мановению волшебной палочки, превратилась в самую высокооплачиваемую писательницу мира. Уже через десять лет, летом 2007 года, только за первый день продаж седьмую книгу о Гарри Поттере купили 11 миллионов раз, а еще через десять общий тираж саги перевалил за полмиллиарда.
Но дело, разумеется, не только в «магии» продаж. Это лишь размытое отражение того влияния, которое сказка Роулинг оказала на мир. «Гарри Поттер» стал международной системой кодов, новой мифологией для нескольких поколений.
Джоан Роулинг запустила не просто моду на чтение, она вернула спрос на большой приключенческий роман без упрощений и адаптации.
Читайте также
«Трудно представить себе человека, незнакомого с этой вселенной хоть в каких-то подробностях. Мир сегодня „говорит“ на языке „Гарри Поттера“, даже не задумываясь об этом. Герои Роулинг стали типажами, описанные в романе ситуации — прецедентами, к которым можно апеллировать в случае необходимости, терминология ушла в фольклор и зажила собственной жизнью. Никогда прежде ни одна книга не создавала вокруг себя столь широкого, плотного и однородного пространства смыслов», — резюмирует в подкасте «Книжный базар» критик Галина Юзефович.
Вокруг «Поттерианы» не раз возникали скандалы и споры, в некоторых странах книги Роулинг запрещали из-за обвинений в пропаганде черной магии, в других, наоборот, приводили в пример как доходчивое разъяснение христианской точки зрения, сути милосердия и самопожертвования. Но пока философы и политики вели подобные споры, дети и взрослые читали наперегонки, азартно выясняли, Гриффиндор или Слизерин и работает ли заклинание «Экспекто патронум» в семейных конфликтах, а учителя литературы и английского языка просто молились на книгу, которая массово заставила учеников взахлеб читать и азартно учить английский. По мотивам «Гарри Поттера» не просто снимали фильмы, придумывали видеоигры, квесты и тематические парки, на основе саги создавали целые образовательные технологии для всех возрастов.
Главная же заслуга Джоан Роулинг в том, что история о юном волшебнике изменила саму традицию чтения. Мир детской литературы, с середины прошлого века загоняемый в гетто простых, довольно коротких текстов, написанных упрощенным языком под девизом «а то ребенок не поймет», словно бы ждал, пока кто-то воскликнет: «Экспеллиармус!» — и выбьет из голов издателей убеждение, что дети разучились читать большие тексты, а время объемных романов с продолжением ушло безвозвратно. Джоан Роулинг запустила не просто моду на чтение, она вернула спрос на большой приключенческий роман без упрощений и адаптации.
Как пишет филолог Николай Эппле, «самое интересное и неожиданное во всемирном ажиотаже вокруг „Гарри Поттера“ — то, что это действительно качественная литература, глубокая, сделанная вручную, трогательная, волшебная, которую не ожидаешь увидеть в таком контексте. В эпоху, когда все больше говорят о смерти больших литературных форм, победе спецэффектов, клипового сознания, а заодно и кризисе ценностей, Джоан Роулинг доказала, что многостраничный психологический роман, рассказывающий историю любви, дружбы и самопожертвования и отсылающий то к Диккенсу, то к Данте, то к Эсхилу, по-прежнему вне конкуренции».
Роулинг удивительно органично вписала свой роман в традицию мировой литературы, начиная с античной, которую изучала в Эксетерском университете, и заканчивая британской.
Читайте также
Я бы сказала, не по-прежнему, а вновь. И это тем более ценно, что Роулинг удивительно органично вписала свой роман в традицию мировой литературы, начиная с античной, которую изучала в Эксетерском университете, и заканчивая британской. Отсылки к «Повести о двух городах» Диккенса, к книгам Джейн Остин и сестер Бронте, к античной и скандинавской мифологии прослеживаются на уровне развития как характеров героев, так и сюжетных линий. Но магия культурного контекста в том, что работают не только переходы от Джефри Чосера и «Песни о Нибелунгах» к «Гарри Поттеру», но и обратно, так что читать классические тексты после «Поттерианы» значительно интереснее.
В то же время волшебная палочка Гарри изменила подход к литературе для взрослых. Сага о мальчике-волшебнике стала той самой платформой 9 ¾, с которой масштабно стартовала разнообразная в своих проявлениях культура «кидалт», стирающая границы между увлечениями людей разного возраста. Взрослые внезапно получили индульгенцию на чтение волшебных книг, написанных для подростков, и все удовольствия, с этим связанные. Такого взаимопроникновения двух миров — детского и взрослого — не было, пожалуй, со времен Диснейленда, придуманного гениальным американским мультипликатором.
Интересно, что универсальным романом нашего времени стала история лохматого очкарика со странным шрамом на лбу, который оказывается не просто несчастным мальчишкой-сиротой, а одаренным волшебником, находит верных друзей в закрытой школе чародейства и практически в одиночку сражается с мировым злом. Первые дети, взрослевшие вместе с Гарри, действительно уже выросли. Хорошо бы это означало, что наступает время героев, знаний, дружбы и взаимовыручки. Люмос!
«Благоволительницы», Джонатан Литтелл
Если «Гарри Поттер» — литературный хрустальный шар для всестороннего исследования Добра, то «Благоволительницы» — черное зеркало, позволяющее вглядеться в природу Зла. Из множества книг о Второй мировой и нацизме именно 860-страничному роману 39-летнего Джонатана Литтелла суждено стать квинтэссенцией этой сложной темы. Выпускник Йеля, журналист и исследователь, Литтелл разворачивает привычную оптику книг о преступлениях нацизма, делая главным героем одного из тех, кто убивал.
Офицера СС Максимилиана Ауэ писатель проводит через Бабий Яр и оккупированный Кавказ, через разрушенный Сталинград и Венгрию, через Аушвиц и Берлин. Масштаб нацистских преступлений Литтелл показывает глазами обычного человека, который постепенно, шаг за шагом, сживается со злом и в конце концов становится его воплощением. Молодой европейский прозаик заставляет читателя влезть в шкуру эсэсовца и прожить все это изнутри, показывая, как зыбка и иллюзорна граница между черным и белым. «Угроза — особенно в смутные времена — кроется в обычных гражданах, из которых состоит государство. По-настоящему опасны для человечества я и вы», — говорит Максимилиан Ауэ.
Интеллектуал, в прошлом юрист, а теперь рядовой исполнитель нацистской программы «окончательного решения еврейского вопроса» Ауэ, по большому счету, никогда не был фанатиком идей нацизма. Его раздирают собственные противоречия, ненависть к матери и семейные тайны, он борется с паническими атаками и галлюцинациями, скрывает свою гомосексуальность и тягу к извращениям и с дотошностью доктора юриспруденции копается в себе. «Я хотел сказать, что если человек, как бы ни старались изобразить его поэты и философы, по природе своей не хорош, то уж точно и не плох. Добро и зло — категории, которые помогают оценить результат воздействия одного человека на другого, но они совершенно непригодны и даже неприемлемы, чтобы делать выводы о происходящем в человеческой душе», — говорит Ауэ. Его мемуары написаны так, чтобы была возможность не ассоциировать себя с героем, но не оставалось ни малейшего шанса не задавать себе вопросы: а как вообще поступать в таких обстоятельствах, а что бы сделал в этом случае я?
Его мемуары написаны так, чтобы была возможность не ассоциировать себя с героем, но не оставалось ни малейшего шанса не задавать себе вопросы: а как вообще поступать в таких обстоятельствах, а что бы сделал в этом случае я?
Читайте также
Как писала в свое время прозаик и критик Майя Кучерская, «Литтелл выступил в роли ассенизатора, решился на гигиенический акт, собрав всю грязь, мерзость, подлость и пороки в одном персонаже и продемонстрировав их в назидание потомкам». Но ценность романа не только в художественной силе слова и убедительности диалогов, «Благоволительницы» удивительно достоверны. Джонатан Литтелл тщательно проштудировал историю Второй мировой, несколько лет собирал материал, ездил по местам событий, разговаривал с выжившими, сидел в архивах и изучал документы, а потом в Москве всего за неполные четыре месяца написал текст «Благоволительниц». И это, конечно, похоже на одержимость и работу писательского гения, потому что кажется, что человеку такое не под силу. Критики отмечали «абсолютную историческую точность» «Благоволительниц», а историки, хоть и не забывали подчеркивать, что это художественная проза, тоже единодушно признали фактологическую достоверность описанных событий.
В 2006 году, почти сразу после выхода, роман получил главные литературные награды Франции — Гонкуровскую премию и Гран-при Французской академии — и стал европейским бестселлером. А авторитетная британская газета The Times написала о «Благоволительницах» как о «великом литературном событии, обращаться к которому читатели и исследователи будут в течение многих десятилетий», и включила роман в число пяти самых значимых художественных произведений о Второй мировой войне.
«Эта книга хватает за горло, въедается в мозги, в кишки, подхватывает и швыряет вниз, как огромная волна. Давно французский язык не взваливал на себя такого тяжелого, мутящего душу груза. Эта книга — литературная революция, и дело не в том, как она написана, а в том, о чем: она как корабль, груженный историей со всей ее беспросветностью, кровопролитиями, стремлениями, заблуждениями. Давно в наши литературные гавани не заходили такие громады», — отозвался о «Благоволительницах» французский историк литературы, славист Жорж Нива. И надо добавить, что блестяще образованный Литтелл нагрузил этот корабль не только историей Второй мировой и философией зла, но и литературой: от Софокла и Платона через Флобера и Джойса к Толстому и Достоевскому, Гроссману и даже Лермонтову, которым так очарован Максимилиан Ауэ.
Литтелл нагрузил этот корабль не только историей Второй мировой и философией зла, но и литературой: от Софокла и Платона через Флобера и Джойса к Толстому и Достоевскому, Гроссману и даже Лермонтову, которым так очарован Максимилиан Ауэ.
Читайте также
7 главных трендов современной российской литературы: от исторического романа до магического реализма
Удивительно, как через отталкивающего персонажа и недостоверного рассказчика Литтелл сумел максимально правдиво показать банальность и бюрократию зла, показать тот адский механизм, который раскручивал маховик нацизма. Ауэ описывает подготовку айнзатцгрупп к истреблению евреев, а читатель видит постепенное превращение обычных людей в нелюдей. То, что поначалу кажется офицерам дикостью, с каждой организованной операцией больше становится рутиной. И вот уже нацисты, расстрелявшие за двое суток около 30 тысяч киевских евреев, в перерывах пьют пиво с сосисками и жалуются на усталость от физической работы.
Как писала критик Анна Наринская, «Максимилиан Ауэ, извращенец и позер, действительно не соответствует никаким представлениям об обаятельном рассказчике, но его многословность и барочное внимание к деталям оказывают какой-то гипнотический эффект, а невозможность ему сочувствовать хотя бы отчасти искупается тем фактом, что он сочувствия и не ищет. Если он и ищет чего-то, так это справедливости. Вернее, равноправия — даже если это равноправие палача и жертвы». 10 лет спустя после выхода «Благоволительниц» этот прием прекрасно использовал Мартин Эмис в романе «Зона интересов», где странный любовный треугольник заставляет читателя взглянуть на Холокост глазами троих: разочаровывающегося в нацистском режиме арийца, коменданта концлагеря и еврея-заключенного.
Наверняка оптику Джонатана Литтелла хотели бы применить к историческим трагедиям и многие другие авторы, но для этого нужны равновеликая исследовательская подготовка, погружение в тему, энциклопедическая эрудиция и талант. Как писал, не скрывая восхищения и писательской зависти, Захар Прилепин, «по сути, мы имеем дело с немыслимым гибридом: американец, имеющий еврейские корни, написал на французском языке от имени немецкого офицера классический русский роман о России и Европе, оказавшихся в общем аду».
«Поправки», Джонатан Франзен
Между Добром и Злом в универсальной системе координат неизменно располагается Жизнь. Контурная карта литературы ХХI века устроена так же, и, если принять за полярные векторы «Поттериану» и «Благоволительниц», между ними окажется большой роман о том, как устроена жизнь обычного человека нашего времени. Если бы речь шла о веке девятнадцатом, это был бы роман Диккенса или Толстого, а сейчас это место занимают, конечно, «Поправки» Джонатана Франзена.
Сила Франзена в том, что он сумел на примере одной, не слишком большой семьи показать кризис американского общества и даже наметить варианты выхода из него. Роман вышел в 2001 году, быстро стал бестселлером, получил Национальную книжную премию Америки и уже переведен на 35 языков.
Рассказанная с иронией и сочувствием история семьи Ламбертов — пожилой супружеской пары, дотошной Инид и начинающего страдать от деменции Альфреда, и их взрослых детей — оказалась глубоко универсальной. Любовь и забота, которые идут рука об руку с настойчивой опекой и раздражением; стремление друг к другу и отчуждение, неизбежно сопровождающее сперва взросление одних, потом старение других; многочисленные семейные секреты, которые часто оказываются секретами полишинеля; постоянное разочарование от осознания того, что жизнь никогда не складывается так, как мечталось.
Все это — на фоне внешне благополучной Америки девяностых с общим, противно зудящим где-то внутри ощущением тревоги и перемен. Роман Франзена вышел через две недели после теракта 11 сентября — и читатели уже знали, как на самом деле сдетонировало это внутреннее напряжение. «Поправки», несмотря на внушительный объем, обсуждались по всей Америке и за океаном и создали Джонатану Франзену репутацию «беспощадного хирурга от литературы», который «с анатомической точностью показывает слабости и пороки человека».
Справедливости ради надо подчеркнуть, что раньше Франзена Большие Художественные Романы о Жизни Обычных Людей блистательно писала (и, к счастью, продолжает писать) обладательница Пулитцеровской премии Энн Тайлер. Ее «Обед в ресторане „Тоска по дому“», «Случайный турист», «Катушка синих ниток» или «Уроки дыхания» о тех же важных универсальных вещах, что и «Поправки». Внимательно, с сочувствием, иронией и пониманием наблюдая за несколькими поколениями одной семьи, Тайлер фиксирует то, что определяет наши отношения и в конечном итоге определяет нас в сегодняшней жизни. Другое дело, что Франзен, как человек более молодой и, вероятно, более вовлеченный в общественную жизнь, куда детальнее и подробнее, чем затворница Тайлер, описывает социальный контекст, — и это придает роману более объемное звучание.
Джонатан Франзен в «Поправках» придал новый импульс большому американскому роману, заменив эпос об исполнении героем великой мечты на историю жизни заурядных людей в сложившихся обстоятельствах.
Читайте также
Джонатан Франзен в «Поправках» придал новый импульс большому американскому роману, заменив эпос об исполнении героем великой мечты на историю жизни заурядных людей в сложившихся обстоятельствах. И нужно быть действительно большим писателем и хорошо понимать людей, чтобы сотни тысяч человек в 35 странах мира захотели такой роман прочесть. За Франзеном последовали Ричард Руссо с «Эмпайр Фоллз», Филипп Майер с «Американской ржавчиной» и другие, но, как справедливо отмечает критик Лиза Биргер, «сегодня никто, включая самого Франзена, не сомневается, что он играет важнейшую роль в американской литературе. И автор иронически вкладывает похвалу самому себе в уста профессора английской литературы, рассуждающего о Джонатане Сафране Фоере: „Столько Джонатанов. Просто чума эти Джонатаны в литературе. Когда читаешь ‚Нью-Йорк таймс бук ревью‘, может показаться, что это самое распространенное мужское имя в Америке. Синоним таланта, величия. Синоним честолюбия, энергии“».
«Оливия Киттеридж», Элизабет Страут
Литература ХХI века, получив в качестве реальности стремительно меняющийся мир, задалась вопросом, а меняется ли в новых цифровых условиях сам человек? Пока российская проза продолжала ехать на колесах истории, избывая послевоенный и постсоветский синдром и отчаянно желая извлечь уроки из исторического прошлого, чтобы увязать концы с концами, европейская и американская литература пристально вглядывалась в человека нового времени.
В 2009 году Пулитцеровскую премию за роман в рассказах «Оливия Киттеридж» получила Элизабет Страут. Это одна из наиболее убедительных попыток вглядеться в человека, который довольно неожиданно для себя оказался в мире, совершенно непохожем на реальность десятилетней давности.
Оливия Киттеридж — умная, проницательная, на редкость неуживчивая учительница математики средних лет — всю свою жизнь провела в небольшом городке Кросби родного для самой Страут штата Мэн.
Немногословная Оливия очень внимательно наблюдает за людьми вокруг, стараясь понять их мотивы, трезво и без розовых очков вглядываясь в себя. И она, буквально как антрополог, фиксирует изменения, даже если они совершенно противоречат всему, к чему она привыкла. Оливия ворчит, что сын Кристофер не женился до 38 лет, но и свадьбе, разумеется, не рада; осуждает психотерапию, но многое в своем сложном характере объясняет депрессией, сетует на разбитые мечты, но принимает разочарования как неизбежность. Оливия старится, но отказывается — и справедливо — списывать свое недовольство только на это. Мир несовершенен, люди в нем тем более, и она сама в первую очередь, но это не значит, что их нельзя понимать и любить.
Когда книга только вышла, критик из The New Yorker Эмили Нуссбаум назвала рассказы Элизабет Страут «немногословными и элегантными», и это верная характеристика как прозы Страут, так и ее героев. Не могу не отметить отдельно, насколько точно передала образ Оливии на экране Фрэнсис МакДорманд в конгениальном сериале Лизы Холоденко для HBO. Актриса сумела практически без слов не то сыграть, не то прожить ту внутреннюю душевную работу, которую описала Страут, и дать возможность понять и полюбить едкую, неуступчивую, прямую Оливию. Сама писательница, комментируя десять лет спустя продолжение «И снова Оливия», говорила: «Эта Оливия! Она продолжает удивлять меня, продолжает бесить, продолжает огорчать и продолжает заставлять ее любить».
Когда книга только вышла, критик из The New Yorker Эмили Нуссбаум назвала рассказы Элизабет Страут «немногословными и элегантными», и это верная характеристика как прозы Страут, так и ее героев.
Читайте также
«Оливия Киттеридж» получила Пулитцеровскую премию, награду книжных критиков и стала бестселлером New York Times. Критик Луиза Томас, писавшая тогда в The New York Times, очень точно сформулировала, чем так цепляет нас книга Страут: «Удовольствие от чтения „Оливии Киттеридж“ возникает потому, что чувствуешь невероятное родство со сложными, не всегда вызывающими восхищение персонажами. И бывают моменты, когда погружение в точку зрения персонажа, кажется, включает в себя раскрытие эмоции, более сильной и интересной, чем простое товарищеское чувство, — осознание сложной, иногда мрачной, иногда поддерживающей на плаву зависимости от других. В этой книге нет ничего слащавого или дешевого. Это просто честное признание того факта, что нам нужно попытаться понять людей, даже если мы их терпеть не можем».
«Рассказ служанки» и «Заветы», Маргарет Этвуд
Канадская писательница Маргарет Этвуд, литературный критик, активистка охраны природы и феминистка, одной из первых вывела тему зависимого положения женщин на передний край большой литературы. В реалиях ее самой известной антиутопии территория бывших Соединенных Штатов превращается в тоталитарное государство, где всем заправляют мужчины. Этвуд наложила давно волнующие ее проблемы неравноправия женщин и мужчин на антиутопическую фантазию о будущем — и заставила миллионы читателей сравнить Галаад и мир вокруг себя. Сама же писательница не раз подчеркивала в разных интервью, что просто подмечала тенденции, уже существующие в Америке, и намеренно доводила их до «логического завершения».
Конечно, следуя формальным критериям этого списка, разбирать стоило бы получивший Букеровскую премию 2019 года роман «Заветы» о том, как три очень разные женщины подготовили падение Галаада. Но все читатели хорошо понимают, что успех «Заветов» состоит наполовину из популярности сериала Hulu с Элизабет Мосс, наполовину из литературной репутации Маргарет Этвуд, которая сложилась, в свою очередь, благодаря яркому и смелому «Рассказу служанки». В 1985 году, когда история Фредовой (то есть служанки Фреда) была впервые издана, Этвуд получила за нее одну из самых авторитетных наград Канады — премию генерал-губернатора, а двумя годами позже первую премию Артура Кларка — самую престижную научно-фантастическую премию Великобритании.
Придуманная Этвуд республика Галаад — государство патриархальной теократии, женщины здесь лишены не только свободы, но и любых прав: им нельзя читать (книги прячут особо, понимая их разрушительную силу), нельзя писать, любить и повторно выходить замуж. В иерархии всех жителей Галаада Служанки — самая бесправная каста. Это даже не женщины, а так, бессловесные, безвольные, покорные сосуды для воспроизводства. Их дело — рожать детей Командорам и их женам, неспособным к деторождению. Если же Служанки не справляются со своей главной функцией, их ждут пытки и смерть.
«Для меня эта книга о том, каким вполне может оказаться лицо тоталитаризма, — рассказывала Этвуд уже в 2017 году в интервью перед выходом сериала „Рассказ служанки“. — Оно будет именно таким, ну, может, одежду другую придумают. Понимаете, если забрать у женщин право на аборт, право на контрацепцию и принуждать их рожать детей, то это ситуация, в которой нет выбора. Контроль над женщинами и детьми был орудием всех репрессивных режимов в истории. Это происходило во все времена и повсеместно. Я очень серьезно отношусь к заявлению политика, который говорит, что изнасилованная женщина не может забеременеть: ее тело якобы знает, что его насилуют, и отторгает плод. Вот такие мысли являются подоплекой некоторых решений, которые сейчас принимаются. Поэтому то, что описано в романе, уже где-то когда-то с кем-то случилось — до и после его написания. Так что я ничего не выдумала на самом деле».
Этвуд наложила давно волнующие ее проблемы неравноправия женщин и мужчин на антиутопическую фантазию о будущем — и заставила миллионы читателей сравнить Галаад и мир вокруг себя.
Читайте также
Маргарет Этвуд в своей дилогии проделывает любопытный литературный фокус. Сперва она буквально заставляет читателей разделить участь Служанки, почувствовать себя разлученной с прежней жизнью, униженной, уничтоженной морально, бесправной женщиной. Для мужчин «Рассказ служанки» — жесткое упражнение на эмоциональный интеллект: на месте Командора им куда привычнее, но Этвуд упрямо смещает фокус и воспитывает в читателе покорность, как надзирательница Тетка Лидия в Служанке: прочти — и почувствуй, что такое быть ходячей яйцеклеткой без права голоса. А в «Заветах» Этвуд без всякого предупреждения помещает нас внутрь Тетки Лидии. И читатель, ненавидевший Лидию больше всех насильников-командоров именно потому, что надзирательница ведь женщина, уж могла бы проявить хоть каплю понимания и сочувствия, вдруг начинает ей симпатизировать. Маргарет Этвуд показывает, как и зачем Лидия, умная и расчетливая, стала одним из столпов тоталитарного государства, и переводит читателей на ее сторону. Не будет спойлером, если напишу, что именно Лидии предстоит взорвать к чертям тот режим, который ее породил.
Кроме Тетки Лидии, в «Заветах» есть еще две главные героини — молодые женщины под свидетельскими показаниями 369А и 369Б. Одна живет в Галааде и готовится выйти замуж за военачальника, другая мается в свободной Канаде, переживая творящееся по соседству. Маргарет Этвуд постепенно раскрывает им и нам правду о внутреннем устройстве тоталитарной системы Галаада, и каждая из героинь должна решить, во что верить, и определить для себя, как далеко готова зайти в борьбе за свободу.
В послесловии к «Заветам» Этвуд пишет, что читатели постоянно спрашивали ее, что же случилось после того, как в финале «Рассказа служанки» за Фредовой захлопнулась дверь фургона. Что было дальше? Свобода, тюрьма или смерть? 35 лет спустя писательница вернулась к этой теме и написала продолжение, которое «кажется ей реалистичным» (а нам оптимистичным). Через 15 лет после истории Фредовой Галаад все еще стоит, женщины и их тела по-прежнему принадлежат государству, но атмосфера в республике изменилась. «Тридцать пять лет — долгий срок, хватит времени обдумать ответы, а ответы меняются по мере того, как меняется общество и возможности оборачиваются реальностями. Граждане многих стран, в том числе и Соединенных Штатов, живут сейчас под напряжением гораздо более острым, нежели три десятилетия назад».
В обеих книгах Этвуд крайне важно то, насколько вопросы, волнующие героинь, казалось бы, фантастической антиутопии, созвучны нашей реальности.
Читайте также
Книг, фильмов, произведений искусства, которые твердят об этом с разной степенью откровенности, сейчас, конечно, в разы больше, чем в 1985 году, когда Этвуд прямо и жестко описала всю изнанку ежедневного насилия, морального и физического, которому подвергаются женщины в патриархальном обществе. И, обращаясь к теме женского бесправия и диктата физической силы, авторы так или иначе опираются на заложенное Маргарет Этвуд, а с нею Тони Моррисон и Дорис Лессинг.
В обеих книгах Этвуд крайне важно то, насколько вопросы, волнующие героинь, казалось бы, фантастической антиутопии, созвучны нашей реальности. И «Рассказ служанки», и следом «Заветы» позволяют буквально прочувствовать, как меняется мир, сдвигаются границы и образуются новые государства. И нельзя не отметить, как смещается писательский фокус. От набата феминизма и отстаивания женской свободы Маргарет Этвуд переходит к детальному изучению того, как формируются, складываются и разлагаются изнутри тоталитарные режимы и любые механизмы подавления и угнетения. Хочется верить, что проницательная писательница нащупала и зафиксировала следующий уровень на пути к свободе.
Вторую часть обзора читайте здесь.
Фотография: unsplash.com
