Призраки бывают разными: страшными, странными и даже пошлыми.
Однажды, в 1907 году, в февральских сумерках, констебль, который охранял королевскую резиденцию в Лондоне, увидел двух джентльменов в вечерних костюмах и нескольких дам, которые сперва шли спокойно, потом построились парами — и вдруг исчезли. Констебль бросился к месту исчезновения, но там никого уже не было. Говорят, эта история есть в полицейских отчетах.
Привидения имеют разные имена.
Например, в английском языке (а англичане видят призраков чаще других народов в Европе — и их можно понять: туманы, они такие) существует порядка двухсот для них наименований. Тех бестелесных духов, что живут в спальнях, называют silkies, на юго-востоке Англии водится hob. Дарем (а я там был и даже читал лекцию по русской литературе, но для славистов, мой английский — это призрачный «тык-мык», даром что и призраков я там никаких не видел) славится приведениями, называемыми brags: они могут появляться перед испуганными очевидцами в обличии как людей, так и зверей.
Читайте также
Да-да, привидения иногда приходят и в виде зверей.
Питер Акройд в своей книге «Английские привидения» рассказывает, что в английском народе бродят страшные истории о белых собаках с рыжими ушами, которые предвещают увидевшему их смерть. Еще часто рассказывают про невидимых собак (здравствуй, собака Баскервилей, тебя некоторые жители Девоншира тоже сперва только слышали), чье близкое дыхание до запоздавшего прохожего доносится, но источник дыхания таинственно скрыт. Правда, в отличие от конан-дойлевской собаки эти призраки считаются дружелюбными защитниками.
Но не только англичанам являются непонятные мерцающие существа.
У Чехова есть загадочная повесть, которая называется «Черный монах».
Зачем он ее написал?
Один критик так и спросил: «Что значит этот рассказ? Каков его смысл?» Другой сказал: «Никакой идеи, никакого вывода читатель из всего этого не выносит». Зато повесть понравилась самому Льву Толстому. А это уже будет покруче любых оценок любых критиков.
Начинается основной сюжет повести как настоящий триллер.
«…Но вот по ржи пробежали волны, и легкий вечерний ветерок нежно коснулся его непокрытой головы. Через минуту опять порыв ветра, но уже сильнее, — зашумела рожь, и послышался сзади глухой ропот сосен. Коврин остановился в изумлении. На горизонте, точно вихрь или смерч, поднимался от земли до неба высокий черный столб. Контуры у него были неясны, но и в первое же мгновение можно было понять, что он не стоял на месте, а двигался с страшною быстротой, двигался именно сюда, прямо на Коврина, и чем ближе он подвигался, тем становился все меньше и яснее. Коврин бросился в сторону, в рожь, чтобы дать ему дорогу, и едва успел это сделать… Монах в черной одежде, с седою головой и черными бровями, скрестив на груди руки, пронесся мимо… Босые ноги его не касались земли. Уже пронесясь сажени на три, он оглянулся на Коврина, кивнул головой и улыбнулся ему ласково и в то же время лукаво».
Один критик так и спросил: «Что значит этот рассказ? Каков его смысл?» Другой сказал: «Никакой идеи, никакого вывода читатель из всего этого не выносит». Зато повесть понравилась самому Льву Толстому.
Так начинается мания величия Андрея Васильевича Коврина. Да, это именно она. Черный монах (черный пудель, бегущий по свежей пашне у Гете), появляющийся то тут, то там и даже по-домашнему сидящий в кресле, будет убеждать Коврина в том, что он — гений, что только он избранный. Что только Андрей Васильевич может повести народ в счастливое будущее и сделать всех бессмертными. Коврин сперва, конечно, будет уверен, что этот монах — всего лишь плод его воображения, но и запомнит, однако, его слова: о том, что человек с нормальным сознанием — это всего лишь стадное и примитивное существо. А значит, если ты хочешь остаться избранным, то тебе придется смириться с такой малой жертвой — с твоей психической болезнью.
Сколько же мы видели этих призраков в русской литературе, сколько раз слушали их голоса. Сколько раз читали складывающиеся в слова, сдвигаемые стеклянным стаканчиком буквы.
Владимир Иванович Даль, например, рассказал, как с ним, увлекающимся столоверчением и спиритуализмом, однажды вступил в контакт дух Василия Жуковского.
Лексикографа на мякине не проведешь. Он спросил на том сеансе в мерцающую темноту: «Если ты действительно дух Жуковского, расскажи мне что-нибудь такое, что знают только двое: я и Жуковский».
«Хорошо», – ответил дух.
И рассказал. Что когда-то, в 1837 году, они встретились с Далем в первый раз. Даль, еще молодой и горячий, мечтающий о славе, принес Жуковскому тетрадь своих стихов и спросил его: годятся ли они на что-нибудь и есть ли у него поэтический талант?
«Я, пробежав тетрадку, сказал тебе, что поэтом тебе не быть, брось лучше всего стихи и примись за прозу!»
— Так именно так все и было! — воскликнул пораженный Даль. И все сразу в комнате поняли, что дух Жуковского был настоящим.
…У Чехова, впрочем, все кончилось совсем не так хорошо.
«Коврин уже выздоровел, перестал видеть черного монаха, и ему оставалось только подкрепить свои физические силы. Живя у тестя в деревне, он пил много молока, работал только два часа в сутки, не пил вина и не курил».
Андрея Васильевича после того, как жена, Татьяна, проснувшись, увидела его разговаривающим с пустым креслом, конечно, на время вылечили. Черный монах больше не приходил. Но счастье ушло, тайна ушла, все, все ушло.
Если ты хочешь остаться избранным, то тебе придется смириться с такой малой жертвой — с твоей психической болезнью.
«Как счастливы Будда и Магомет или Шекспир, что добрые родственники и доктора не лечили их от экстаза и вдохновения! — выкрикнул однажды в лицо своей жене и тестю Коврин. — Если бы Магомет принимал от нервов бромистый калий, работал только два часа в сутки и пил молоко, то после этого замечательного человека осталось бы так же мало, как после его собаки. Доктора и добрые родственники в конце концов сделают то, что человечество отупеет, посредственность будет считаться гением и цивилизация погибнет».
Магомет и молоко. Будда и бромистый калий. «Поздравляю вас: после пятницы во мне прибавился еще один фунт весу».
Фунт весу — это всего лишь полкило. Подумаешь, трагедия. Мы на карантине каждый день его набираем. А не то что с пятницы.
Но Коврину плохо и тошно. Скучно. И, уже разведясь с женой, живя теперь с Варварой Николаевной (вот он, мир, заточенный под мужчин: человек форменным образом сошел с ума, а у него без проблем уже появилась вторая женщина; если бы сошла с ума какая-нибудь Серафима Андреевна, то рыдала бы и ловила чертей одна в своем мезонине), он вдруг снова видит этот черный высокий столб, похожий на вихрь или смерч.
Читайте также
Столб движется со страшной скоростью через бухту в Крыму, куда Коврина отвезла Варвара Николаевна из-за сильной его чахотки, движется прямо по направлению к гостинице. Монах, он, тот же желанный, прежний, черный монах, с непокрытою седою головой и с черными бровями, босой, скрестивши на груди руки, несется прямо к окну Коврина.
— Отчего ты не поверил мне? — спросит он с укоризной, когда остановится посреди комнаты, глядя ласково на Коврина. — Если бы ты поверил мне тогда, что ты гений, то эти два года ты провел бы не так печально и скудно.
«Таня! Таня!» — путая имена, зовет Коврин, из горла которого вдруг хлынула кровь. «Таня! Таня!»
Но Вера Николаевна крепко за перегородкой спит.
«Он звал Таню, звал большой сад с роскошными цветами, обрызганными росой, звал парк, сосны с мохнатыми корнями, ржаное поле, свою чудесную науку, свою молодость, смелость, радость, звал жизнь, которая была так прекрасна. Он видел на полу около своего лица большую лужу крови и не мог уже от слабости выговорить ни одного слова, но невыразимое, безграничное счастье наполняло все его существо. Внизу под балконом играли серенаду, а черных монах шептал ему, что он гений и что он умирает потому только, что его слабое человеческое тело уже утеряло равновесие и не может больше служить оболочкой для гения».
Когда Варвара Николаевна проснется утром и выйдет из-за ширм, она найдет Коврина мертвым. С блаженной улыбкой на лице.
«Он видел на полу около своего лица большую лужу крови и не мог уже от слабости выговорить ни одного слова, но невыразимое, безграничное счастье наполняло все его существо»
Ни Коврин, ни Таня, ни Варвара Николаевна никогда не узнают, что через 127 лет (повесть «Черный монах» написана в 1893 году) в Костроме, на Комсомольской улице, на которой долгое время все было спокойно, один большой любитель выпить по имени Николай сообщит однажды своему товарищу Ивану, что в углу их захламленной до невозможности кухни сидит какая-то незнакомая старуха, сидит и смотрит: можно сказать, сверлит его глазами.
Он сперва подумает, что это у него от излишне выпитого, но тут выяснится, что у его друга Ивана — аналогичное видение.
Оказалось, что незнакомая бабушка со сверлящими глазами — это дух прежней владелицы этого дома. Она явилась двум пропойцам, чтоб хоть так уговорить их убрать кухню. А если не убрать, то тогда самим убраться.
Так и произошло: дух старушки выселить не удалось. Мужчины сами исчезли скоро неизвестно куда, дом долго стоял заколоченный, а потом его и вовсе снесли.
…Говорят, что незадолго до этого там видели какую-то потерявшуюся белую собачку с рыжими ушами. Она побегала, побегала и исчезла. Наверное, нашла хозяев.
А еще говорят, если теперь идти ночью мимо этих развалин, то вдруг почувствуешь: кто-то бежит рядом и громко дышит. Вот так: фхы-фхы-фхы. (Может, черный пудель?) Фхы-фхы-фхы.
Как будто хочет от чего-то охранить идущего, уберечь.
