1 июля 1857 года вышел первый номер «Колокола» Александра Герцена — первой русской революционной газеты. «Колокол» стал первым изданием, официально запрещенным на территории Российской империи (и не только), которое при этом неофициально читали все, включая государя Александра II. Десять лет тоненькая запрещенная газета направляла брожение русских умов. «Скажите Герцену, чтобы он не бранил меня, иначе я не буду абонироваться на его газету», — шутил государь, но для пущей верности из Лондона ему напрямую отправлялся экземпляр, чтобы царь знал, что в стране происходит. История «Колокола» немедленно узнается в современных историях цензурных запретов: запрещенный мессенджер, в котором ведут свои официальные каналы государственные службы, СМИ, вещающее из-за границы, про которое все делают вид, что его не читают.
Александр Герцен создал не только первую революционную газету. Он создал жанр русской автобиографии, изменил общественное отношение к женщинам и браку, на собственном примере показал абсурдность отечественной полицейской системы. И оставил нам достаточно сочинений, чтобы понять, что в России за 150 лет изменились только имена. А суть все та же, и, перечитывая Герцена сейчас, мы безошибочно узнаем в нем нашего современника.
Александр Герцен и Николай Огарев: с чего все началось
В 1833 году в Московском университете пируют студенты: гуляют, изучают русскую историю, читают запрещенные книги, сочиняют запрещенные стихи, открыто говорят все, что приходит в голову, гоняют нелюбимых профессоров и не сомневаются, что свои на своих не донесут. Начитавшись Сен-Симона, они поверили в проект утопического социализма — что однажды во главу государства будет поставлена идея блага каждого человека и управлять им будут не законники, а ученые и изобретатели. В холеру 1831 года университет был закрыт и студенты, потерявшие семестр, «чудная молодежь», отправились волонтерить в больницы. Сонная и вялая Москва оказалась полной энергии, с Запада гремели отголоски революций, и «все кругом сделалось пробуждением и борьбой».
В сердце кружка — два юных друга, Александр Герцен и Николай Огарев. Два одиноких мальчика — оба поэты, оба наследники богатых семей, оба горячие революционеры в сердце (смерть королям, свободу рабам!) — познакомились случайно на Воробьевых горах и там же однажды, пятнадцатилетние, «вдруг обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы», пожертвовать жизнью на избранную ими борьбу. Один мечтал быть поэтом, другой — издавать свой журнал.
В марте 1834 года взяли первого, Николая Огарева. Александр Герцен тут и там пытался справиться о его судьбе и с некоторым облегчением и сам был арестован два месяца спустя. Там же выяснилась и причина: за друзьями уже давно следил подставной человек из царской охранки. Бунтовщиков так спешили укротить, что арестовали без причины — за «возмутительные песни», распеваемые на пиру, на котором их и вовсе не было. Дело разваливалось на ходу, но государь, считавший Московский университет источником революционной заразы, настаивал на самом строгом наказании для еще не оформившихся бунтовщиков. Троих сослали в казематы, юных дворян государь «в беспредельном милосердии своем» отправил «на бессрочное время в дальние губернии».
Дело разваливалось на ходу, но государь, считавший Московский университет источником революционной заразы, настаивал на самом строгом наказании для еще не оформившихся бунтовщиков.
Читайте также
Сказать, что Герцен страдал в ссылке, конечно, нельзя. Он отправился в нее со своим камердинером, с вещами и денежным довольствием, и служба в канцелярии угнетала его разве что своей бессмысленностью. Из Перми его перевели в Вятку, в Вятке он повстречал наследника, будущего Александра II, и тот похлопотал у отца за перевод Герцена во Владимир. Но сам арест, анекдотический суд, следование в дальние губернии и увиденная там несправедливость окончательно сковали Герцена-революционера. Он в полной мере осознал, что в России «скорее готовы простить воровство и взятки, убийство и разбой, чем наглость человеческого достоинства и дерзость независимой речи», и сделал эту наглость и эту дерзость своим мотто и кредо.
Позже в книге воспоминаний «Былое и думы» он припомнит пьяных жандармов, бессмысленные государственные проекты и канцелярии и не менее бессмысленную жестокость. Одна из ярких встреч в «Былом и думах» — с жандармом, который везет «ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста» на службу во флот, они мрут по дороге как мухи от холода и усталости, половина не дойдет до назначения. Такие истории — о крепостных, сведенных в могилу самоуправством помещиков, о ярких умах, не увидевших воли, о несчастных, загубленных ни за что, — Герцен никогда не обставлял риторическими приемами. Несправедливость проявлялась вокруг него, потому что она была ему видима. Он показывал ее другим — и так, пробужденные Герценом, рождались новые поколения революционеров:
«В самой пасти чудовища выделяются дети, непохожие на других детей; они растут, развиваются и начинают жить совсем другой жизнью. Слабые, ничтожные, ничем не поддержанные, напротив, всем гонимые, они легко могут погибнуть без малейшего следа, но остаются, и если умирают на полдороге, то не все умирает с ними. Это начальные ячейки, зародыши истории, едва заметные, едва существующие, как все зародыши вообще».
Роман «Кто виноват?» и женский вопрос
Сидя в ссылке, Герцен влюбился. Со своей кузиной Натальей Захарьиной он знаком был с детства, но только когда она пришла проведать его перед отправкой в Пермь, он увидел в ней уже не хрупкую девочку, а женщину. Их роман развивался в переписке — в тайных письмах они делились сокровенным и давали друг другу клятвы. Кузину, сироту, внебрачную дочь его дяди, опекала старая взбалмошная княжна, и после ареста Герцена она была резко против ее брака с «государственным преступником, человеком без религии и правил».
Герцен жену выкрал — эта романтическая история бедной сиротки, ночного побега и счастливой семейной жизни в ссылке во Владимире подробно описана в автобиографии «Былое и думы». Не менее подробно и откровенно Герцен рассказал конец истории, правда, главы эти опубликованы были уже после его смерти. Как вместе с женой уехал в Париж, как там она влюбилась в другого, революционного поэта Георга Гервега, как они попытались жить прогрессивно, сексуальной коммуной, но ничего из этого не вышло. Натали дала любовнику отставку, Герцен оплатил его долги, чтобы тот смог уехать из Парижа, они сели за стол, поглядели друг другу в глаза, вспомнили свой первый счастливый год во Владимире и осознали свои ошибки — а в следующем году она умерла во время родов.
Одна из главных мыслей Герцена — что виновата в таком разрушении противоестественная женская несвобода. Его утопическим идеалом было абсолютное равенство женщин и мужчин.
Читайте также
Удивительно, но роман «Кто виноват?» написан за несколько лет до драмы с Гервегом. А суть все та же: живет тихая семейная пара, появляется третий, и жизнь всех троих оказывается разрушена навсегда. Одна из главных мыслей Герцена — что виновата в таком разрушении противоестественная женская несвобода. Его утопическим идеалом было абсолютное равенство женщин и мужчин. Он воспевал его в своих романах, считал, что жена ничуть не уступала ему талантом, и в «Былом и думах» немало строк посвящено женским судьбам: женщинам ярким, мыслящим, начитанным, недооцененным.
Но самому Герцену сексуальная свобода счастья не принесла. Через десять лет после смерти жены в заграничную ссылку отправился лучший друг Герцена Огарев со своей молодой женой Натальей Тучковой. В первую же неделю Тучкова влюбилась в Герцена и ушла к нему. И хотя сам Герцен в переписке с Огаревым называл отношения с его женой «чистыми», а Огарев отвечал, что их юной клятве на Воробьевых горах они никак не мешают, trio было несчастливым и предвестило конец герценовской утопии.
«Былое и думы»: начало русской мемуарной прозы
Главный труд Герцена, конечно, не «Кто виноват?», не «Сорока-воровка» и даже не политические статьи в «Колоколе» — а многотомные «Былое и думы». Воспоминания юности он начал писать в 1852 году, после смерти жены, и посвятил любимой женщине и лучшему другу. Главный принцип «Былого и дум» — ничего не скрывать и ни о чем не умалчивать. Он предвидел, как будущие революционеры будут читать его книгу, наблюдая за ростом его души «с тем нервным любопытством, с которым мы смотрим в микроскоп на живое развитие организма».
Но, показывая рост души, ни о чем нельзя умалчивать. Пусть книга Герцена была, несомненно, политической и проявляла его политические взгляды: на женский вопрос, на крепостничество, на устройство государственной власти. Но он не мог бы предстать перед читателем полностью честным, откровенным, если бы не рассказал и обо всем остальном — о своих влюбленностях, о первом романе с замужней женщиной, о несчастном конце счастливого брака. Требование абсолютной откровенности приводило к тому, что книгу нельзя было закончить: впервые изданная в 1853 году, она разрасталась, менялась, переписывалась по мере того, как жизнь добавляла к ней новые главы.
Частная жизнь стала у Герцена фактом революции. Невозможно понимать эту революцию только как борьбу идей и умов, не видя стоящих за ней личных и семейных трагедий.
Читайте также
Так самая знаменитая глава «Кружение сердца», где описывалось неловкое а-кватруа Герценов с Гервегами, вышла уже после его смерти. Но и изданного при жизни было достаточно, чтобы русский человек ощутил святость своего права говорить о себе, утверждать свою биографию как важный факт истории. Герцен в них пытается представить себя человеком практическим, земным: «Дневной свет мысли мне роднее лунного освещения фантазии». Можно не преувеличивая сказать, что вся русская мемуарная проза выросла из этих откровений: непридуманное важно.
Частная жизнь стала у Герцена фактом революции. Невозможно понимать эту революцию только как борьбу идей и умов, не видя стоящих за ней личных и семейных трагедий. Британский драматург Том Стоппард сочинил на основе истории Герцена и Огарева грандиозную драму «Берег утопии», трехчастный спектакль, где революционеры одновременно говорят речи о государстве и любят женщин и тетешкают детей. Только увидев все это одновременно — как у Герцена, — можно понять цену всей революционной мысли XIX века. Да и ХХI тоже.
