«Я всегда стремилась быть опрятной, ухоженной и невидимой»
Меня попросили рассказать об особенностях авторского стиля Энн Пэтчетт, и, должен признаться, это пожелание заводит в тупик: дело в том, что главная особенность Энн Пэтчетт — и как писателя, и как человека — вопиющая нормальность, умение не выделяться, а иногда вовсе теряться на фоне других. В этой связи вспоминается забавный случай, произошедший в ее родном городе Нэшвилле несколько лет назад. Кто-то из соседей устроил званый ужин и вызвал кейтеринговую компанию. Когда начали собираться гости, стало очевидно, что хозяева просчитались и прибывших официантов будет недостаточно. И тогда Энн Пэтчетт, опубликовавшая к тому моменту шесть романов, два из которых успели стать международными бестселлерами, Энн Пэтчетт, включенная в 2012 году в список 100 самых влиятельных людей в мире по версии журнала TIME, — так вот, та самая Энн Пэтчетт сбегала домой, переоделась из вечернего платья в блузку и черную юбку и сказала, что поможет с обслуживанием.
Главная особенность Энн Пэтчетт — и как писателя, и как человека — вопиющая нормальность, умение не выделяться, а иногда вовсе теряться на фоне других.
Читайте также
За весь вечер, пока она ходила среди гостей, держа на подносе бокалы с шампанским, убирала со столов грязные тарелки и смятые салфетки, никто из присутствующих не опознал в миловидной официантке соседку, знакомую, всемирно известную беллетристку. «Я [всегда] стремилась быть опрятной, ухоженной и невидимой — и преуспела в этом», — впоследствии скажет она.
То же в писательстве — сама по себе ее проза при первом знакомстве сообщает примерно следующее: «Можете не читать». Это истории, сочетающие в себе элементы семейной саги, авантюрного чтива, буффонадного триллера, — с зачастую сомнительным сеттингом. Например, у нее есть роман о приключениях фармацевта в джунглях («Предчувствие чуда»), есть — о захвате заложников на концерте оперной дивы («Бельканто»). Вам какой? Лично мне — никакой. Однако проглотил я в итоге оба, при том, что меньше, чем джунгли, меня в этой жизни интересуют разве только фармацевты, а опера в моей картине мира сама по себе — разновидность терроризма.
Это книги, написанные, в первую очередь, ради собственного удовольствия: Пэтчетт, в отличие от большинства именитых современных американских прозаиков, не заключает выгодных многолетних контрактов, а подписывает договор с издателем лишь после того, как закончена книга, чем освобождает себя от необходимости укладываться в определенные сроки и объемы, а также соответствовать чьим бы то ни было ожиданиям, оставляя за собой право вообще ничего не публиковать, если что-то пойдет не так.
Закончив первый черновик «Голландского дома», Пэтчетт поняла, что прочесть его от начала до конца невмоготу даже ей самой, до того он получился тягомотным, — и уничтожила рукопись. «Это, должно быть, похоже на душевные муки от позднего выкидыша», — говорили ей сочувствующие подруги. «Нет, это скорее похоже на досаду от спаленного пирога: ты его выбрасываешь и замешиваешь новый», — отвечала сочувствующим подругам Пэтчетт, намереваясь написать с нуля более-менее ту же самую книгу — только на этот раз интересную. Из своего предыдущего романа «Свои-чужие» она по схожей причине выбросила целую сюжетную линию, над которой работала довольно продолжительное время.
Закончив первый черновик «Голландского дома», Пэтчетт поняла, что прочесть его от начала до конца невмоготу даже ей самой, до того он получился тягомотным, — и уничтожила рукопись.
Читайте также
Элена Ферранте и ее гениальные книги: почему стоит читать романы знаменитой итальянской писательницы
Роман «Свои-чужие», седьмой по счету, в котором она с почти документальной точностью воспроизводит историю своей семьи, Пэтчетт в шутку называет дебютным: «Книги, вроде этой, люди пишут в 25, когда им надо с чего-то начать и они вытаскивают из шкафа запылившиеся скелеты, — а я только в 50 сподобилась. Зато теперь могу взяться за что-то действительно новое», –– сказала Энн Пэтчетт несколько лет назад на встрече с читателями в бруклинском книжном Greenlight Bookstore. (Кстати говоря, «Энн Пэтчетт» — с некоторых пор псевдоним, а настоящая фамилия писательницы — Вандевендер, что позволяет им с мужем говорить между собой о ее литературной ипостаси в третьем лице. Карл: «Как там дела у Пэтчетт с новым романом?» Энн: «Меня от этой твоей Пэтчетт уже мутит, давай о чем-нибудь другом поговорим».) «Действительно новое» не заставило долго ждать: восьмым романом стал «Голландский дом». На сегодняшний день самый успешный — и лучший — за всю ее карьеру.
«Голландский дом»: роман, в котором можно жить
Это история Дэнни и Мэйв, брата и сестры, у которых когда-то были мама, папа и дом, а со временем не осталось никого и ничего — кроме друг друга. Первой из их жизни уходит мать — в буквальном смысле: однажды утром она исчезает из Голландского дома, семейного особняка на востоке Пенсильвании, чтобы, как станет известно из обрывочных сведений и редких реплик молчуна-отца, отправиться в Индию и помогать бедным. Потом отец приводит в дом новую жену, вскоре после чего умирает. Еще через какое-то время Андреа, новоиспеченная мачеха, выставляет сиблингов из дома.
Именно это последнее событие определит на следующие 27 лет их судьбу. Они станут призраками Голландского дома, будут снова и снова возвращаться к нему, паркуясь на некотором отдалении, чтобы бросить взгляд на свое утраченное отечество, погоревать обо всем том, чего они лишились, посмаковать обиду, произнести еще парочку проклятий в адрес злодейки-мачехи, которая, если разобраться, никакая, в сущности, не злодейка — она всего лишь очень красивая, очень несчастная, бесконечно запутавшаяся женщина. Однако, чтобы это понять, героям предстоит прожить целую жизнь. Жизнь привидений. Будучи оторваны от дома, они продолжают носить на себе его образ, как панцирь, волочить его за собой, как гремящую диккенсовскую цепь.
Энн Пэтчетт не задумывала «Голландский дом» как роман-предостережение, однако именно такой эффект он произвел на многих и многих читателей.
Читайте также
Голландский дом — для всех без исключения героев книги –– одновременно ад и рай. Потому что ад и рай — это не разные, извините, локации, это полярно противоположные состояния, переживаемые душами в условиях упраздненного пространства. Как только дом становится кумиром, он оказывается средоточием зла, утягивающего в свои бездны; как только дом становится крестом, он оказывается средоточием любви, множащейся от собственной полноты.
Энн Пэтчетт не задумывала «Голландский дом» как роман-предостережение, однако именно такой эффект он произвел на многих и многих читателей. Со всей страны ей стали приходить письма от людей, примирившихся с родственниками, воссоединившихся с семьями. Основной посыл сводился к следующему: «Прочитав „Голландский дом“ я понял/поняла, что прошлое, каким бы болезненным оно ни было, должно остаться в прошлом. Пестуя застарелые обиды, мы лишаем себя настоящего».
Однажды в нэшвилльском книжном магазине «Парнас», совладелицей которого она является, к Энн подошли две молодые женщины; представились сестрами; сказали, что проехали несколько сотен миль ради возможности, зайдя в «Парнас», встретить там Пэтчетт и поблагодарить ее. В детстве и юности они терпеть друг друга не могли, а последние пять лет вовсе не разговаривали. Однако некоторое время назад, не сговариваясь, обе прочли «Голландский дом» и поняли, что больше так продолжаться не может. Книга в буквальном смысле изменила их жизни — точнее, вернула обеим их общую жизнь.
Энн Пэтчетт удалось то, что в условиях литературного рынка удается лишь единицам. Двадцать лет спустя после выхода «Бельканто», объявленного (скорее даже назначенного) ее главной книгой, в ситуации, когда от писательницы ждут, по сути, одного — чтобы она продолжала соответствовать собственному, однажды заданному стандарту, она изобретает саму себя заново, начинает практически с нуля (и вот уже шутка о том, что «Свои-чужие» был дебютным романом, больше не кажется шуткой) и пишет книгу, где, с одной стороны, по-прежнему хватает приключений, злоключений, экзотики и водевильных дивертисментов, а с другой — находится место для всего того, что прямо сейчас доступно к проговариванию лишь ей одной. История о тирании прошлого становится дверью в настоящее. Романом, в котором можно жить.
