Писать про Бориса Стругацкого — это все равно что писать про Орвилла Райта или Вильгельма Гримма. В общественном сознании они c Аркадием намертво срослись в единую сущность, которую невозможно разделить — хотя и были разными и далеко не все свои книги написали в четыре руки. Причем так было еще при их жизни: жена Бориса как-то услышала о себе: «Вот идет жена братьев Стругацких» (такую же историю рассказывали и про дочь Аркадия).
Поэтому сразу признаю поражение: да, по большому счету разговор об одном из двух неразлучных соавторов неизбежно превратится в просмотр 3D-фильма с одним закрытым глазом — все в принципе то же самое, разве что немного теряется глубина. Тем не менее я попробую показать, какую роль в тандеме играл младший брат.
Работа в тандеме с братом
Писать вместе братья начали на спор — по крайне мере, так гласит легенда (очень многое об их творчестве мы знаем именно из легенд, которые Стругацкие с удовольствием придумывали, а поклонники подхватывали и развивали). Борис демобилизовался из армии и приехал в Ленинград к Аркадию — тот уже попробовал перо и даже кое-что опубликовал. Братья гуляли и на два голоса ругали советскую фантастику за полное отсутствие фантазии: Борис вспоминал, что тогда в один год вышли четыре книги о полете на Венеру — абсолютно одинаковые.
Жена Бориса слушала этот обмен колкостями и то ли в шутку, то ли всерьез предложила написать что-нибудь более оригинальное, раз уж они такие умные. Они и написали — «Страну багровых туч», довольно традиционную еще советскую фантастику, к тому же предельно идеалистическую: в ней, скажем, фигурирует прекрасное, почти утопическое государство будущего, Союз Советских Коммунистических Республик.
Первый опыт Борис не жаловал, говорил про него: «Наш первый ребенок. Беспомощный, неуклюжий и нелюбимый». Это, кстати, обычное для него отношение к неудачным, по его мнению, вещам — столь же жестко Борис отзывался в «Комментариях к пройденному» о «Повести о дружбе и недружбе»: «Нелюбимый и нежеланный ребенок. Заморыш».
Жена Бориса слушала этот обмен колкостями и то ли в шутку, то ли всерьез предложила написать что-нибудь более оригинальное, раз уж они такие умные. Они и написали — «Страну багровых туч».
«Страна» — это еще и единственный роман братьев, в котором можно более или менее точно разделить вклады соавторов: главы о Земле и межпланетном путешествии писал Аркадий, а о Венере — Борис. В дальнейшем работа шла совсем иначе.
Тут, кстати, еще одна отличная легенда: якобы москвич Аркадий и ленинградец Борис ехали навстречу друг другу и на полпути, в Бологом, напивались чаем (а то и еще чем) и творили. В какой-то момент у несуществующего кафе появилось и название, совсем уж дурацкое: «У Бори и Аркаши». Впрочем, в Бологом или нет, но писали братья действительно вместе — в разное время по-разному, иногда, по признанию Бориса, буквально за одним письменным столом, пробуя «друг на друге каждое слово». Работоспособность братьев при таком не самом производительном методе поражала. Рассказывают, однажды они трудились над очередной книгой в каком-то Доме творчества писателей, и комендант заподозрил Стругацких в том, что те спят, а стук печатной машинки включают с магнитофона: ну не могут люди столько работать.
Так и получилось, что найти, где Борис, а где Аркадий, в их книгах невозможно: каждое слово несло в себе отпечаток двух авторов, как в ДНК ребенка сочетаются гены обоих родителей. Выявить можно только небольшие детали. Скажем, многие поклонники считают, что благодаря Аркадию Стругацкому в романах появилась японская поэзия — в том числе заглавная «Улитка на склоне», приползшая из творчества Кобаяси Исса. На самом деле к стихам он был совершенно равнодушен и все поэтические вставки отдавались на откуп Борису. «Улитку» он, видимо, нашел в сборнике японской поэзии, которую как-то подарили жене Бориса.
Еще Борис в дуэте был «плохим полицейским» — точнее, более бескомпромиссным и жестким. Добрый по натуре Аркадий, скажем, писал комплиментарные рецензии начинающим писателям — в том числе и тем, кто их не особенно заслуживал. Борис даже поругивал брата за эту мягкость. А когда из издательства приходили правки к новой рукописи, обсуждал их с редактором часто именно бескомпромиссный Борис. А если аргументов не хватало, то Борис заявлял редактору, что он-то с правками целиком согласен, а вот Аркадий — ни в какую. Как ни странно, такой прием срабатывал.
Когда из издательства приходили правки к новой рукописи, обсуждал их с редактором часто именно бескомпромиссный Борис. А если аргументов не хватало, то Борис заявлял редактору, что он-то с правками целиком согласен, а вот Аркадий — ни в какую.
В остальном же, какими бы разными ни были Аркадий (компанейский весельчак, любитель — до известной степени — мистики, ценитель армейской романтики) и Борис (интроверт, рационалист, пацифист), в книгах эту разницу увидеть непросто. «Творчество АБС лишь в ничтожной степени зависело от лично-бытовых мотивов из жизни обоих авторов, — писал Борис биографу Анту Скаландису. — Социально-политическая обстановка — вот фактор, определявший нашу творческую судьбу на 95 или даже 99 %». А уж обстановка была для всех общая, и отношение к ней у братьев было схожим.
Если знакомиться с творчеством Стругацких по порядку, то легко заметить, как мрачнеет их взгляд на мир. Уже в оптимистической (по большому счету) «Стране багровых туч» появляются персонажи так называемого «Жилинского цикла»; всего через шесть лет, в 1965 году, выйдут относящиеся к этому же циклу «Хищные вещи века» — почти что антиутопия, напоминающая о романе Хаксли «О дивный новый мир». Дело, впрочем, не в том, что с годами ценности братьев как-то поменялись; наоборот, кажется, что их идеализм даже отточился. Просто реальность отказывалась стремиться к тому будущему, которое хотелось видеть Стругацким.
Но удивительным образом этот процесс не сделал братьев пессимистами. Да, в 1991 году Борис замечал, что постоянно ждет нового поворота к диктатуре: «Наше поколение ждет этого поворота с лета 1985-го, ждет с самого начала и спорит только, как это будет выглядеть». Но если молодой Борис Стругацкий верил в неизбежность светлого будущего, то пожилой — ценил уже немного другие вещи. И даже антиутопичный мир дикого капитализма «Хищных вещей века» он неожиданно начал считать не таким уж плохим: «Этот мир, конечно, не добр, не светел и не прекрасен, но и не безнадежен в то же время, — он способен к развитию».
И вот эта способность к развитию оказалась для него главной ценностью. И средневековая планета в «Трудно быть богом», и милитаристская диктатура Саракша, и чуть наивная утопия «Понедельник начинается в субботу» живы по одной причине: герои, населяющие эти книги, не прекращают попыток делать мир немного лучше, даже если мир сопротивляется.
Борис Стругацкий: жизнь после смерти брата
Когда в 1991 году Аркадия не стало, Борис продолжил «пилить толстые стволы двуручной пилой в одиночку» — этот образ кочует из одного биографического текста в другой, и сказать лучше, пожалуй, никак нельзя. После этого он опубликовал только два романа — под прозрачным псевдонимом С. Витицкий. Как и другие псевдонимы — С. Витин, С. Победин, — он происходил от названия улицы Победы, на которой жил Борис («Витицкий» — искаженное «victory»).
В середине девяностых вышел «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики», в 2003-м — «Бессильные мира сего». Оба романа — сложные, мрачные (куда мрачнее любой из «тандемных» книг), оба служащие своеобразным эпилогом к собранию сочинений АБС. Второй сольный роман дался ему еще сложнее первого: «И если первый свой роман С. Витицкий писал — словно груженый воз перед собою толкал, то теперь это выглядит в точности так же, но только воз этот приходится толкать уже в гору», — писал он в «Комментариях к пройденному».
Два романа однозначно дали понять: Борис Стругацкий был не просто дополнением к старшему брату (а ведь такое мнение бытовало еще при жизни Аркадия), а самостоятельным большим писателем. Но в конце концов он предпочел оставить двуручную пилу и — пользуясь его же метафорой — решил что-то делать с тем, что они, вдвоем и поодиночке, уже напилили.
Борис Стругацкий был не просто дополнением к старшему брату (а ведь такое мнение бытовало еще при жизни Аркадия), а самостоятельным большим писателем.
Последние годы жизни он — «пожилой Homo sapiens, склонный к сидячему образу жизни, а следовательно, и к излишней полноте» — провел в родном Петербурге, работая над переизданиями книг (его комментарии даже выходили отдельной книгой — «Комментарии к пройденному», которые стали своеобразной творческой автобиографией) и переписываясь с многочисленными биографами. А еще — вел семинары для молодых фантастов, заседал в жюри премий, заведовал альманахом «Полдень. XXI век», читал бесконечный поток рукописей, ворча, что из-за этого не хватает времени на перечитывание любимых книг. А еще — почти 15 лет регулярно отвечал на вопросы поклонников в бесконечном онлайн-интервью, обнаруживая не только острый ум, здоровую скромность и юмор (все это и так братьям было свойственно), но еще и диковинное терпение. Шутка ли — за много лет вопросы, мягко говоря, не всегда были оригинальными, но Борис находил ответ — или способ вежливо от него уклониться — для каждого.
В одном из последних фрагментов этого общения с читателями Борис Натанович написал: «Я думаю, что писатель не Наставник и, тем более, не Учитель. Задача писателя — вызвать сопереживание. Удалось — хорошо. Не получилось — все труды зря». За десятилетия писательской работы — сольной и в тандеме — он точно узнал, что научить читателя ничему невозможно, тем более что и сам писатель может ошибаться. А вот вызывать сопереживание — можно и нужно. Потому что люди, верные идее, какой бы благой она ни казалась, миру не надобны; надобны умные.
