Летом 1950 года Габриэлю Гарсиа Маркесу было 23 года. Он только что бросил учебу на юридическом факультете, напечатал шесть рассказов, избежал армии, работал в газете за три песо, дважды лечился от триппера, регулярно выпивал и каждый день выкуривал по шестьдесят сигарет самого жуткого табака. В то время, признавался он сам, будущее интересовало его гораздо больше, чем прошлое. Но все изменилось, когда в Барранкилью, большой колумбийский город, где он учился, приехала его мать и попросила сына помочь ей продать семейный дом в Аракатаке.
«Сто лет одиночества»: с чего все началось
Не будь этого путешествия — в жарких душных каютах, под неверным светом фонаря и бдением проституток в соседних каютах, с томиком любимого Фолкнера в руках — у нас, наверное, никогда не было бы и «Ста лет одиночества». Может, сказалась и правильно выбранная книга: «Свет в Августе», один из великих романов Фолкнера о жизни вымышленного округа Йокнапатофа, штат Миссисипи, до деталей похожего на родные места самого писателя. И тут юный Маркес, нищий, усатый, очень прокуренный и, как положено юному колумбийцу летом 1950 года, очень левый, обнаруживает, что у него тоже есть своя Йокнапатофа, свое место, где история сгустилась настолько, что только бери и на роман намазывай.
Пятнадцать лет спустя он на полтора года запрется в комнате от жены и двух сыновей, прихватив с собой запас виски, и напишет роман, который станет главным шедевром жанра «магического реализма». Кажется, что магический — значит «сказка». Но на самом деле в романе «Сто лет одиночества» почти ничего не придумано.
Вот в романе, например, Хосе Аркадио Буэндиа уходит с женой Урсулой из родной деревни, поскольку там его преследует призрак убитого им человека. Дед писателя, Николас Маркес, франт и невероятный ловелас, полковник, ветеран Тысячедневной войны, сражавшийся на стороне либералов, застрелил то ли на дуэли (как свято верил его внук), то ли просто так, сильно рассердившись, майора Медардо Ромеро, а затем явился сдаваться с повинной в полицию Барранкильи: «Это я застрелил Медардо Пачеко Ромеро. Если он воскреснет, я убью его снова».
Кажется, что магический — значит «сказка». Но на самом деле в романе «Сто лет одиночества» почти ничего не придумано.
Он просидел в тюрьме чуть больше месяца, расплатившись за свободу золотыми рыбками, которые изготавливал в тюрьме. Точно такими же золотыми рыбками зарабатывал на жизнь в романе «Сто лет одиночества» полковник Аурелиано Буэндиа, сын Хосе Аркадио. Но ему пришлось, взяв семью и старших детей, отправиться подальше от одержимых кровной местью родственников. Так он нашел Аракатаку — город недалеко от моря, «на берегу прозрачной реки, которая струилась по руслу из отшлифованных камней, белых и огромных, как доисторические яйца», описывает Маркес в автобиографии. И читатель тут же вспоминает первые главы «Ста лет одиночества»:
«Макондо было тогда небольшим селением с двумя десятками хижин, выстроенных из глины и бамбука на берегу реки, которая мчала свои прозрачные воды по ложу из белых отполированных камней, огромных, как доисторические яйца. Мир был еще таким новым, что многие вещи не имели названия и на них приходилось показывать пальцем».
Прошлое и будущее Макондо
Будущее этого города, завораживающего своей новизной, уже предопределено — цыган Мелькиадес находит его в сочинениях самого Нострадамуса: «Макондо превратится в великолепный город с большими домами из прозрачного стекла, и в этом городе не останется даже следов рода Буэндиа». Любимая дочь Николаса Маркеса умерла 31 декабря 1926 года, вскоре после переезда в Аракатаку, и ее последними словами отцу были: «Погаснут глаза твоего дома». С настоящей Аракатакой ничего этого пока не произошло — она осталась крошечным городком с белыми домами, обнесенными садами, и память Маркесов здесь чтят так свято, что существует даже движение за переименование города в Макондо.
Образ города с домами из стекла, кстати, позаимствован из Западного Берлина, в путешествии по которому в 1957 году Маркес приходил в ужас от блистающих небоскребов: «Сияющий чистенький город, где все, к несчастью, казалось слишком новым… огромное агентство по пропаганде капитализма». Для Маркеса новое, современное означает смерть. Его стихия — прошлое, которое обретает все большую и большую магическую силу по мере того, как его перемалывает наша память.
Эпиграфом к автобиографии Маркес сделал слова: «Жизнь — не только то, что человек прожил, но и то, что он помнит, и то, что об этом рассказывает». В романе «Сто лет одиночества» прошлое Макондо оживает в памяти полковника Аурелиано Буэндиа, когда он стоит у стены в ожидании расстрела — а будущее тоже уже записано в книгу задолго до того, как оно произошло. Нам не показано, как погибнет последний в роду, но показано, как Аурелиано Бабилонья читает, что город будет сметен с лица земли, стоит ему закончить расшифровывать пергаменты.
Роман Маркеса, в котором мы живем
«Сто лет одиночества» — главное произведение Габриэля Гарсиа Маркеса. Роман был закончен в 1967-м, переведен на русский в 1971-м, принес автору Нобелевскую премию в 1982-м. Это одна из самых читаемых книг в мире и уж точно самый читаемый зарубежный роман в Советском Союзе. Время, когда он появился на русском языке, было временем острой потребности в сказке, в отвлечении от регламентирующей все на свете реальности.
Стоит помнить, что одновременно с ним в СССР выходит, наконец, булгаковская «Мастер и Маргарита», завораживающая именно возможностью взорвать советскую реальность фантасмагорией. В эпоху, когда книги были единственной возможностью эскапизма, мы, конечно, хотели видеть в них именно успокаивающие сказки.
Хотя роман Маркеса именно потому оказалось возможно так рано издать на русском, что он был не совсем сказочкой, и левацкие убеждения автора вполне отразились в истории Макондо, который капитализм и консерваторы губят с гораздо большей неуклонностью, чем семейное проклятие. И это притом что коммунистические идеалы Маркеса после поездки в СССР на фестиваль молодежи 1957 года уже несколько ослабли. «Тому, кто видел скудные витрины московских магазинов, трудно поверить, что русские имеют атомное оружие», — ехидничал он. И продолжал: «В тот вечер, когда мне разъяснили в Москве, в чем смысл сталинской системы, я не обнаружил в ней ни одной детали, не описанной ранее в книгах Кафки».
Идеалы Маркеса после поездки в СССР на фестиваль молодежи 1957 года уже несколько ослабли. «Тому, кто видел скудные витрины московских магазинов, трудно поверить, что русские имеют атомное оружие»
Сказка все же была в том, что, пока народы строили какое-то счастливое послезавтра, Маркес находил и показывал утешение в волшебном вчера, тем более магическом, чем дальше мы от него удалялись. Дмитрий Быков сравнивал «Сто лет одиночества» с «Историей одного города» Салтыкова-Щедрина, где тоже содержалось невеселое пророчество о завтрашнем дне: «Можно только сказать себе, что прошлое кончилось и что предстоит начать нечто новое, нечто такое, от чего охотно бы оборонился, но чего невозможно избыть, потому что оно придет само собою и назовется завтрашним днем».
Макондо был городом, чья трагедия содержалась в потере прошлого. Он утопически создавался для всех, а остается городом-призраком, городом для никого. Когда мы — с не меньшей увлеченностью — читали его в 1980-х и 1990-х, центральным тут становилось именно это пророчество о судьбе любой утопии. Так мы строили коммунизм в XX веке. Но и новую Россию ожидала та же судьба — и так утопия за утопией, государство за государством недолго будут оставаться сияюще новыми, пока их не сметет ураганом.
Но при этом главное достижение Маркеса, всех его романов вместе взятых, и зачитанного до дыр «Ста лет одиночества» прежде всего, конечно, не только в том, как мастерски автор перекладывает в сказки семейные легенды и какие уютные создает для нас пространства утопии в бурном, дышащем кровью-любовью латиноамериканском мире. Когда Маркес путешествовал по Восточному Берлину или СССР, его больше всего поражали не бедность людей, не монументализм архитектуры и не вездесущее присутствие напитка, который сам он нежно называл «водочкой», — главным для него было отсутствие всякой человечности в коммунистической машине.
В его романе история катится как жернова Господа, перемалывая всех до конца, но все перемолотые предстают перед нами живыми и живущими. Нам известны их умения, их страсти, их недостатки и достоинства, мы болезненно, как к родным, привязываемся к ним. История повторяется в судьбах потомков, настигает их неумолимо, заставляет расплачиваться за старые грехи, но так и не становится главной героиней романа. Здесь вообще нет главного — у каждого персонажа свой путь, и в этой толпе поколений никак не перепутать одного героя с другим. Это делает роман Маркеса легким, практически каждому доступным чтением — это история каждого, рассказанная через судьбы исключительных людей.
Но и новую Россию ожидала та же судьба — и так утопия за утопией, государство за государством недолго будут оставаться сияюще новыми, пока их не сметет ураганом.
От любой семейной саги мы теперь подсознательно ждем того же, но повторить фокус могут немногие великие книги. Например, совсем нетрудно будет услышать отзвуки «Ста лет одиночества» в романе «Медея и ее дети» Людмилы Улицкой, где даже матриархат, между прочим, такой же. Человек здесь в центре истории — и вопреки тому, как стараются жизнь и судьба, им никак не победить величия человеческой личности.
Поэтому в любые тяжелые времена, когда жестокий неумолимый маховик истории особенно старательно работает, чтобы нас уничтожить, стоит перечитать и переслушать «Сто лет одиночества» — роман, который утверждает, что человек всегда победит даже забвение.
