Главная цель — развлечь читателя?
Начиная работу над переводом «1793», я понятия не имел ни о книге, ни об авторе. В шведском издательстве роман вышел под рубрикой «Исторический детектив, дебютный роман молодого писателя». А в русском еще и подзаголовок добавили: «История одного убийства». Дескать, детектив, детектив, даже не сомневайтесь. Но пока я работал над переводом, все чаще задавал себе вопрос: какой же это детектив? И, разумеется, испытывал безупречно сформулированное Гоголем недоумение: «Как авторы могут брать подобные сюжеты… Пользы отечеству решительно никакой».
В десятках интервью Никлас Натт-о-Даг упрямо повторяет: главная его цель — развлечь читателя. Но путь, которым он шел к этой благородной цели, заслуживает внимания и уважения. Решил, должно быть, вот как: дай-ка я помещу расследование отвратительного по жестокости преступления в добротные исторические декорации. Будет красиво и, как теперь говорят, атмосферно. Все, чтобы развлечь читателя.
В десятках интервью Никлас Натт-о-Даг упрямо повторяет: главная его цель — развлечь читателя. Но путь, которым он шел к этой благородной цели, заслуживает внимания и уважения.
Читайте также
И, вдохновленный философско-детективным методом Умберто Эко, Никлас приступил к работе именно над декорациями. Декорации важны: чтобы все было как тогда.
Работа отняла почти десять лет. Думаю, и сам писатель такого не ожидал. Полицейские, тюремные, военные и военно-морские архивы, семейная переписка и газетная хроника конца XVIII века. Он построил подробнейшие декорации, выверил по старинным гравюрам, населил их, помимо вымышленных, реально существовавшими историческими фигурами и удивился: что же такое у меня вышло?
Вышло нечто, что никак не получается отнести к разряду развлекательной литературы.
Суть любой эпохи — взаимоотношения власти и народа
Наверное, Никлас не сразу пришел к этой мысли: писать подобный роман без понимания сути эпохи невозможно. Но — пришел. А суть любой эпохи всегда банальна и всегда определяется простым показателем — взаимоотношениями власти и народа.
У Никласа Натт-о-Дага представители власти и страшны, и жалки. Я вспоминаю трагикомический эпизод, которому сам был свидетелем. Давали «Демона» Рубинштейна. Только представьте: скупо и загадочно подсвеченный спот-лайтами полумрак. Демон в темно-фиолетовом плаще стоит, скрестив руки, на еще более темно-фиолетовой скале и с яростью вещает в публику: «Проклятый мир! Презренный мир!»
Суть любой эпохи всегда банальна и всегда определяется простым показателем — взаимоотношениями власти и народа.
Читайте также
Тут, конечно, кое-кто втянул голову в плечи от страха, но в этот момент изображающая скалу шаткая конструкция подломилась. Дух изгнанья рухнул с трехметровой высоты и исчез в куче обломков. Зал ахнул, но тут же с облегчением выдохнул: злодей выбрался из-под обломков, прокашлялся, махнул дирижеру и допел треснувшим от пыли баритоном: «Презренный, ненавистный мне мир». Чем, натурально, заслужил аплодисменты и смех — не такой уж ты и страшный, князь Тьмы.
Вот это сочетание зла и ничтожества повторяется бесконечно. Из века в век, даже из тысячелетия в тысячелетие мы видим одно и то же: несправедливость, жадность и жестокость власти порождает поначалу апатию, потом внутренний протест, а потом и кровавые революции.
Романы Натт-о-Дага — это апокалипсическое полотно Босха
Кто-то уже успел сравнить романы Натт-о-Дага с апокалиптическими полотнами Босха. Это верное сравнение. Босх показал земную жизнь как копошащийся рой ангелов и демонов, где невозможно отличить одних от других. Но тут читателю повезло: возможности у писателя шире и абстрактнее, чем у художника. Художнику надо уместить все свои невеселые размышления в картину столько-то на столько-то сантиметров, а у писателя в распоряжении пятьсот с лишним страниц текста. Здесь уместились и ужасы Французской революции, и профессионально описанные сцены морских баталий, и убогая жизнь обделенных судьбой обитателей Стокгольма и его окрестностей.
С каждой страницей детективная линия все более уходит на второй план — читателю дают понять, что никакие Шерлоки Холмсы и Эркюли Пуаро не в состоянии победить облеченное властью зло. Особенно ясным это становится во второй и третьей частях трилогии. Но и в первой части, «1793», мы сразу замечаем: единственный человек, старающийся обустроить жизнь государства на незыблемых, как ему кажется, принципах закона и права, обречен. Он умирает от чахотки. И перед смертью, чтобы хоть как-то восстановить поруганную справедливость, сам идет на сделку с совестью, с ужасом вспоминая мрачный прогноз английского купца: вы такой же волк, как и все, господин Винге.
С каждой страницей детективная линия все более уходит на второй план — читателю дают понять, что никакие Шерлоки Холмсы и Эркюли Пуаро не в состоянии победить облеченное властью зло.
Читайте также
Грустная, конечно, картина.
В истории каждой страны есть непригодные для жизни времена. Возможно, их наступление зависит от особого стояния планет, при котором власть над другими людьми получают особые негодяи. А может, астрология ни при чем — но тогда приходится признать умысел высших сил. И они, эти силы, полагают важным напомнить человечеству, к чему приводит нарушение простых правил существования биологического вида. А в наши ковидные времена и еще одна мысль не дает покоя: а вдруг Господь полностью разочаровался в созданном им черновике человечества и решил начать все с чистого листа?
Вакцина от тоски по «старым добрым временам»
Если бы мы представили историю в виде задачника, мы бы удивились, как часто власти выбирают неправильный ответ. «Часто» в смысле почти всегда. По-иному и быть не может — хитрые царедворцы перевирают условия задачи. Они оглушают сюзерена грохотом патриотического вранья, потому что понимают, что главное для него — удержать власть любой ценой. И да, цель достигнута: власть сохранена, царедворцы благоденствуют, а страна продолжает погружаться во мглу глупости и мракобесия.
Чего стоит принятое регентством при малолетнем короле огромное количество запретов — на яркую одежду, к примеру. Или на кофе: дескать, заморский напиток располагает к вольномыслию и якобинству. Запреты эти сплошь и рядом дают совсем уж неожиданные для властей результаты. К примеру, выговор дипломатам за незаконное распитие кофе привел к тому, что посольства этих стран отозвали. Швеция осталась в изоляции, и это бросило ее в объятия одной из самых кровавых в истории диктатур — постреволюционной Франции, замаравшей себя бессудными казнями и расправами.
Книги Натт-о-Дага вызвали небывалое количество читательских откликов — от восторженных до возмущенных. И примерно в половине слышится нотка облегчения: какое счастье, что мы живем в просвещенном XXI веке, а не в те проклятые времена!
Читайте также
Книги Натт-о-Дага вызвали небывалое количество читательских откликов — от восторженных до возмущенных. И примерно в половине слышится нотка облегчения: какое счастье, что мы живем в просвещенном XXI веке, а не в те проклятые времена! Времена поганые, что верно, то верно. Но девушка из богатой семьи, которую гувернантка водит от учителя танцев к учителю музыки, эпизодический персонаж романа «1795», тоже могла бы воскликнуть: какое счастье, что мы живем в просвещенном XVIII веке! Оборванцы и инвалиды, то и дело попадающиеся ей на улицах Стокгольма, — не более чем карикатурные тени, о которых тут же забываешь. Однако задумайтесь: ведь и сегодняшнее читательское удовлетворение «наконец-то наступившим просвещением» сомнительно. В октябре 2021-го общество потрясла беспощадно документированная история о жутких пытках и изнасилованиях в саратовской тюремной больнице. В наши дни! Не думаю, чтобы кто-то из этих несчастных хлопал в ладоши и радовался, что судьба предначертала ему родиться в «такое замечательное, в такое просвещенное время».
Если попробовать подвести итог или по крайней мере определить жанр трилогии Натт-о-Дага, думаю, что автор, желая того или нет, написал роман-прививку. Роман-вакцину от тоски по «старым добрым временам». В нашей стране — по временам Ивана Грозного и Иосифа Сталина. Присмотритесь, господа, в какой кровавой жиже топтались ваши недавние предки в те «старые добрые» времена, которые рождают у вас приятное чувство ностальгии.
Роман-паноптикум
Уродливое государственное устройство тем и уродливо, что создает паноптикум уродов. Все герои книги, и положительные, и отрицательные, тяжело травмированы жизнью. Травмирован Кардель, герой войны, потерявший руку и выброшенный на помойку, травмирован главный злодей в романе «1793» Юханнес Балк, выросший в жуткой атмосфере семейного насилия, травмирован мастер-стеклодув Дюлитц, лишенный возможности заниматься любимым делом, и Тихо Сетон, которого отец-пастор таскал с собой причащать умирающих от оспы односельчан, чем породил в мальчишке с неокрепшей психикой извращенный и непобедимый комплекс любования смертью на грани оргазма. Кстати, что касается Юханнеса Балка, то его, пожалуй, в этой галерее монстров оправдать легче всего. Впервые в жизни к нему пришла любовь — и что же? Предмет его любви оказался агентом, подосланным, чтобы писать на него, Юханнеса Балка, доносы. Представьте себя на его месте — как назвать овладевшие вами чувства? Разочарование? Ну нет, это, пожалуй, слишком мягко. Для Балка это окончательное крушение всех надежд на достойную и осмысленную жизнь.
Можно много чего сказать про трилогию Никласа Натт-о-Дага. Как переводчик, обреченный вникать в смысл и построение каждый фразы, должен отметить: литературные достоинства трилогии несомненны. А если учесть, что «1793» — дебютный роман, то и удивительны. Впечатляет метафорическая изысканность, то грустно-ироничная, то обличительная, то гневная интонация, достигаемая на первый взгляд простыми, а на самом деле весьма замысловатыми средствами, свидетельствующими о большом литературном даре автора.
Ясно одно: у внимательного читателя трилогия неизбежно вызовет целый лес экзистенциальных вопросов. Как всегда, самая густая и непроходимая чаща возникает там, где надо найти ответ на сомнительную максиму «цель оправдывает средства». И ответ вроде бы знаем: нет, не оправдывает. Но бывают ли в жизни моменты, когда можно уверенно сказать: вообще-то, конечно, не оправдывает, но в этом конкретном случае — возможно… Или это от лукавого? И даже в тех случаях, когда вроде бы оправдывает, мы рискуем углубиться в лабиринты морали настолько, что и выхода уже не видно?
Безусловно, найти дорогу в этом лесу довольно трудно. Писатель не поможет, потому что сам настроен более чем пессимистически. Трудно, но необходимо, иначе человечество обречено на вечную победу зла. Символичен финал романа: юная женщина с ребенком в чреве уходит в неизвестность.
На нее вся надежда.
