Пока все эти книги преодолевают свой долгий и непростой путь к читателю, разберемся, с кем из существующих на наших полках авторов мы знакомы, а кого незаслуженно упустили — и на какие произведения стоит обратить особое внимание. Подборку подготовила двукратный лауреат Переводческой премии Федеральной канцелярии Австрии и обладатель Специальной премии Гете-института за выдающиеся первые переводы с немецкого языка на русский язык Татьяна Зборовская.
Материал подготовлен при содействии комьюнити о Берлине и немецком языке Berlin in Moscow.
«Три товарища», Эрих Мария Ремарк
Ремарк — не только герой пресловутого анекдота о том, что Мария талантливее Эриха (на всякий случай поясним: Мария — совершенно нормальное и более чем допустимое второе имя для мужчин в католической традиции; Райнер Мария Рильке, Андре-Мари Ампер и Жан-Мари Ле Пен подтверждают), но и единственный немецкий автор, входящий в топ-20 самых издаваемых и продаваемых писателей на территории России. Из иностранцев он уступает только Стивену Кингу (вне конкуренции), Луизе Мей Олкотт (спасибо экранизации!) и автору «Ведьмака» Анджею Сапковскому.
Разумеется, продолжают издаваться и пользоваться спросом и «На Западном фронте без перемен», и «Черный обелиск», и «Триумфальная арка», и «Жизнь взаймы», но Ремарк в первую очередь всегда был и останется автором «Трех товарищей». Даже мы, германисты, читавшие этот роман до одурения — сначала в школе, потом в институте на профильном языке, потом в институте же на общем курсе зарубежки, — если нас спросить, какую немецкую книгу точно читали и будут читать наши соотечественники, не задумываясь назовем именно его. А в этом году не только будем всякий раз припоминать, что небо было желтым, как латунь, пока его еще не закоптило дымом, глядя на рассветное небо над нашими полыхающими от фонарей городами, но и всякий раз, слушая новости, будем вспоминать прекрасную, хрупкую, почти прозрачную, улетающую в небо над туберкулезным санаторием Патрицию Хольман — знаковую роль Чулпан Хаматовой в «Современнике».
«Фауст», Иоганн Вольфганг Гете
У немцев, как и у нас, тоже есть «их все» — великий и ужасный Гете. Поэт, писатель, драматург, биолог, физик, минералог, юрист, государственный деятель и один из самых любвеобильных мужей Германии по праву считается и последним человеком эпохи Возрождения (то есть последним универсальным гением в истории европейской культуры), и первым человеком эпохи Просвещения (именно с него начался просветительский роман в классической литературе). И, разумеется, самый великий и ужасный из созданных им героев — а вернее, не столько созданный, сколько поднятый из легенд, в которых к XVI веку история о проданной дьяволу душе сливается с образом странствующего алхимика, — это доктор Фауст.
К переложению трагедии о Фаусте на русский подступалось множество великих поэтов — Афанасий Фет, Валерий Брюсов, Борис Пастернак. Тем не менее над всеми ними вознесся перевод Николая Холодковского — зоолога и энтомолога, профессора, члена-корреспондента Петербургской академии наук и одного из виднейших дарвинистов Российской империи, никогда не претендовавшего на лавры литератора. Опыт перевода с немецкого Холодковский получил на многочисленных трудах о бабочках, птицах и — о, ужас! — даже глистах, а потом с них переметнулся на Гете, Шиллера, Гауфа, Гофмана, а там уже и на Шекспира, Лонгфелло, Байрона, Мильтона и даже Мольера. Первые строки знаменитого монолога отчаявшегося обрести истину в знании Фауста «Я философию постиг, / Я стал юристом, стал врачом…» или крылатые слова «Суха, мой друг, теория везде, / А древо жизни пышно зеленеет!» известны нам именно благодаря его талантливому перу.
У немцев, как и у нас, тоже есть «их все» — великий и ужасный Гете. Поэт, писатель, драматург, биолог, физик, минералог, юрист, государственный деятель и один из самых любвеобильных мужей Германии по праву считается и последним человеком эпохи Возрождения
Читайте также
«Превращение», Франц Кафка
Всякий раз, когда я хочу продемонстрировать публике, сколь близки могут быть немецкие и русские авторы и по слогу, и по атмосфере, я читаю немецкий перевод первых фраз из «Преступления и наказания» и прошу угадать, кто мог быть их автором. Не было еще такого случая, чтобы Достоевского не назвали Кафкой.
Начиная знакомство с немцами с «Превращения», вы, как и многие современники автора, еще не знавшие слова «фантастика», возможно, быстро почувствуете, как мозги ваши превращаются в ту самую кафку, причем отнюдь не только грефневую, — слишком стремительно и бескомпромиссно автор забрасывает вас в самую гущу сюжета. Кто такой этот Грегор Замза и какова его предыстория? Кто и зачем превратил его в этого жука? И в какого именно? Ответа на эти вопросы вы не узнаете никогда. Зато очень много узнаете о человеческой природе, о той степени внимания, с которой к вам относятся родные и близкие, и о том, как быстро они забывают, что вы когда-то были человеком до того, как превратиться в нечто омерзительное, надоедливое, бессловесное и неповоротливое, а потому потенциально опасное.
«Превращение» открывает дорогу к массе других произведений мрачной немецкой души вплоть до «Парфюмера» Зюскинда. В реальности мне пришлось ощутимо потрудиться, чтобы после этого пункта список не превратился в сплошной хоррор, — но зато вы знаете, с чего начать, если вдруг потянет.
«Магия книги», Герман Гессе
Говоря о Гессе, мы в первую очередь вспомним его как романиста — автора «Игры в бисер» или «Степного волка», вышедших на русском в 1969 и 1977 годах соответственно. Может быть, те, кто учил немецкий в школе или университете, вспомнят и поэта Гессе, воспроизведут его точнейшую метафору одиночества современного человека — «Странно бродить в тумане…», к лаконичности которой так и не подобрался ни один российский переводчик (но это не точно). Однако в постсоветский период — сильно постсоветский, уже ближе к 2010-м, — благодаря таким переводам, как «Магия красок» в исполнении Марии Зоркой, мы начали все больше открывать для себя Гессе как эссеиста. Почти одновременно вышла и «Магия книги» в переводе Галины Снежинской — безвременно ушедшей петербургской коллеги, которой мы с трепетом отдадим дань этим воспоминанием.
Это сугубо личные заметки, наиболее близкие выдержкам из дневника, в которых нобелевский лауреат рассуждает об отдельных литературных, культурных, социальных феноменах, о классике и современности и, как верно сказано в предисловии, о любовном отношении Германа Гессе к книгам, жить с которыми надо, «собирая у себя дома, подобно кругу подлинных добрых друзей». Будем надеяться, что после знакомства с ними круг ваших друзей — прежде всего немецких — станет шире и богаче.
В постсоветский период — сильно постсоветский, уже ближе к 2010-м, — благодаря таким переводам, как «Магия красок» в исполнении Марии Зоркой, мы начали все больше открывать для себя Гессе как эссеиста.
Читайте также
«Чтец», Бернхард Шлинк
Говоря о Германии, невозможно обойти стороной Вторую мировую войну. Но здесь мы остановимся не на писателе-очевидце, а на том, кому историческая дистанция позволила создать произведение поистине художественное, чувственное, откровенное, — Бернхарде Шлинке и его «Чтеце». Даже если вы его не читали, то оскароносная сцена с обнаженными Кейт Уинслет и Давидом Кроссом, уединившимися в ванне с книгой в руках, вам наверняка знакома — и в наименьшей степени вызывает ассоциации с преступлениями против человечества. В Германии «Чтец» был издан в 1995 году, а у нас появился в переводе Бориса Хлебникова в 2009-м, спустя год после выхода фильма. Возможно, не будь экранизации, роман, темы которого априори ставят в глазах наших издателей на манускрипте клеймо «тяжело! драматично! непродаваемо!», так и не вышел бы на русском языке, да еще и в серии «Прочесть обязательно».
Кроме «Чтеца», у Бернхарда Шлинка — по основной профессии серьезного юриста, специалиста по государственному праву, конституционного судьи, а следовательно, неизменно сосредоточенного на социальной критике, поисках справедливости и причин надлома человеческой души — на русском языке вышла значительная часть произведений, что для современного немецкого автора случай редкий и удачный. Скорее откройте себе дорогу к «Дезертирам любви», «Женщине на лестнице», «Летним обманам», «Ольге», не менее блистательно экранизированному «Другому мужчине» — и так далее, и так далее.
«Страх вратаря перед одиннадцатиметровым», Петер Хандке
Осмысляя немцев в самом широком смысле слова — и всю немецкоязычную культуру в целом, — затронем и недавнего лауреата Нобелевской премии по литературе (2019), австрийца Петера Хандке. Всему германо-австро-швейцарскому региону не чужды сложные переплетения идентичностей и жизненных путей. Первым родным диалектом, в дальнейшем определившим приверженность Хандке нейтральному «литературному немецкому», стал берлинский; значимая часть его жизни, помимо немецкой столицы, прошла в Дюссельдорфе и Франкфурте-на-Майне; он участвовал в дебатах «Группы 47» — важнейшего объединения в истории германской литературы ХХ века; его дебютный роман был опубликован в именитейшем франкфуртском издательстве «Зуркамп». И самые ожесточенные дебаты по поводу присуждения ему Нобелевки, поводом для которых послужила его просербская позиция в югославском конфликте, опять-таки разгорелись в Германии — между ним и лауреатом Немецкой книжной премии 2019, выходцем из Боснии и Герцеговины Сашей Станишичем.
Но довольно о политике и географии — вернемся к большой литературе. «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым» (1970) — знаковая повесть Петера Хандке, экранизированная через год после выхода Вимом Вендерсом. Несмотря на образы из спорта, на которых построено произведение, в реальности оно, как это всегда бывает, вовсе не об обстоятельствах, а о людях и о том, твари они дрожащие или право имеют. Тут мы уже сразу догадываемся, что случится — с тем лишь отличием, что вратарь Йозеф Блох выберет в качестве жертвы не старуху-процентщицу, а кассиршу в кинотеатре (недалеко он, однако, ушел от своего литературного предшественника), и действие разворачивается не в имперском Петербурге, а в современной Вене. Ну а далее — те же душевные метания, что в «Преступлении и наказании», только с открытым финалом.
«Страх вратаря перед одиннадцатиметровым» (1970) — знаковая повесть Петера Хандке, экранизированная через год после выхода Вимом Вендерсом.
Читайте также
«Bella Германия», Даниэль Шпек
«Bella Германия» — пример семейной саги, одного из самых трендовых направлений в немецкой литературе последних лет. Сквозь призму судеб трех поколений Даниэль Шпек проливает свет на свою излюбленную тему — пересечение культур, в особенности родной немецкой и дорогой сердцу итальянской. Разумеется, совсем без политических и исторических событий здесь не обходится, но они скорее образуют фон для любовной драмы, чем оттягивают внимание на себя. Каждое поколение разрывается между чувством и долгом, каждое совершает ошибки и надеется, что потомки таких уже не допустят.
Дебютное произведение 47-летнего Даниэля Шпека, сценариста, драматурга и преподавателя крупных немецких киношкол, не сходило с пьедестала списка бестселлеров «Шпигеля» на протяжении более чем полутора лет. Немалую роль сыграл в этом язык автора, куда более близкий веку двадцатому, чем двадцать первому, — тягучий и мерный, как жаркий полуденный воздух, с кинематографичными цезурами абзацев и выверенным напряжением диалогов, удачно переданный калужской переводчицей Ольгой Боченковой, набившей руку на Стефане Цвейге и Рафике Шами. Вскоре последовал второй роман — «Piccola Сицилия», также доступный на русском языке благодаря издательству «Фантом-пресс» (перевод Татьяны Набатниковой).
«Нож. Лирика», Тилль Линдеманн
Даже тем, кто не следит за литературными событиями, не стоит напоминать, какой оглушительный успех сорвала «Бомбора» (импринт издательства «Эксмо»), выпустив сборник лирики — нет, даже правильнее было бы сказать, целый художественный альбом! — лидера группы Rammstein Тилля Линдеманна. Очереди за автографом на книге стихов сравнялись с очередями за билетами на рок-концерт — для двадцать первого века случай не просто редкий, а беспрецедентный.
Это книга явно не для тех, кто ожидает найти в ней эквиритмические переводы текстов любимых песен, чтобы можно было в свое удовольствие подпевать по-русски. Творчество enfant terrible музыкальной сцены переводил поистине великий и, увы, ушедший от нас в 2020-м Евгений Витковский, корифей старой школы, за 50 лет творческой жизни подаривший российскому читателю Уайльда и Рембо, Бернса и Бодлера — сочетание его классического духа с духом немецкого рока абсолютно немыслимо и удивительно. Он сделал из грубого, жесткого и провокационно-тошнотворного, как Паланик, Линдеманна макабрического Петрарку. И что самое необычное в этой коллаборации — здесь не имя опытного переводчика работает на имя почти не публиковавшегося на русском автора, как это бывает обычно, а наоборот. Теплится надежда, что молодое поколение, прочтя «Нож» от корки до корки из любви к кумиру, полюбит и русские строки, и пойдет на сайт «Век перевода», и откроет для себя Рильке и Бенна, Пессоа и Камоэнса, Леконта де Лиля и ван Фоккенброха. И войдет в круг тех, кто, как я, не представляет своего взросления без переводной лирики Евгения Владимировича.
Это книга явно не для тех, кто ожидает найти в ней эквиритмические переводы текстов любимых песен, чтобы можно было в свое удовольствие подпевать по-русски.
Читайте также
«1913. Лето целого века», Флориан Иллиес
Один герой, появляющийся на первых же страницах этой перенасыщенной фактами стремительной книги, нам уже знаком — это Франц Кафка, который вот-вот встретит Фелицию Бауэр и напишет то самое «Превращение». Но он — всего-навсего песчинка, капля в океане тех вершителей истории, которые есть в этой книге. Фридрих Ницше и Марсель Пруст, Рихард Вагнер и Арнольд Шёнберг, Зигмунд Фрейд и Карл Густав Юнг, Томас Манн и Гертруда Стайн, Василий Кандинский и Пабло Пикассо, Сельма Лагерлеф и Луи Армстронг, Адольф Гитлер и Иосиф Сталин (тогда еще Джугашвили) — это неполный список действующих лиц лишь первой главы, про которых мы практически никогда не думаем, что они были современниками, ходили порой по одним и тем же улицам, ничего не зная друг о друге, или, наоборот, стремились друг к другу через пол-Европы.
Флориан Иллиес — искусствовед и публицист, много лет работавший в известнейших печатных концернах Германии: газете «Фракфуртер альгемейне цайтунг», журнале «Цайт», издательстве «Ровольт». Писать начал в 2000 году и прославился прежде всего своими эссе, распутывающими клубки симультанности (от лат. si mul — одновременно) истории. Русскоязычные переводы Иллиеса в «Ад Маргинеме» — издательстве, которое, как никто на нашем рынке, понимает интеллектуальную традицию и изумительный кругозор немецких коллег, — настоящее сокровище; в 2020 году переводчик Виталий Серов (и в его лице, разумеется, само издательство тоже!) был отмечен Переводческой премией «Мерк» за второй том этого поистине энциклопедического труда — «1913. Что я на самом деле хотел сказать».
«Капитал», Карл Маркс
Над этим пунктом вы можете хохотать сколько угодно, но представьте, как посмотрят на вас друзья, когда вы скажете, что прослушали величайший экономический труд всех времен и народов (пусть даже и в сокращении — этого никто не узнает). И хоть экономика давным-давно изменилась, он и в самом деле не утратил актуальности — как труд социологический, демографический, в конце концов, как ключ к пониманию всей панъевропейской полемики ХХ века и представлений о месте человека в системе.
В 2008 году юбилей косматого Маркса прошел по планете всей и заглянул даже туда, где не стоят ему в каждом городе памятники. И вы удивитесь — там нашлось много актуального, современного и правильного, которого не случилось бы, не донеси автор «Капитала» 154 года назад до нас основы того, как деньги меняются на товар и обратно. Потому что кризис общества потребления в реальности преодолим именно выросшими на критике капитализма постмарксистскими практиками: переработкой, свопами, кроссингом, донейшенами и прочими формами низовой самоорганизации и хозяйственного активизма. Поэтому если хотите быть модными, экологичными и современными — без понимания того, против чего вы выступаете и кто в итоге неправильно истолковал первоисточник, не обойтись.
Хоть экономика давным-давно изменилась, он и в самом деле не утратил актуальности — как труд социологический, демографический, в конце концов, как ключ к пониманию всей панъевропейской полемики ХХ века и представлений о месте человека в системе.
Читайте также
В конце — небольшой бонус
«Прощай, Берлин», Кристофер Ишервуд
Урожденный британец Кристофер Ишервуд годы своего литературного и личностного становления провел отнюдь не в англоязычных странах, а в предвоенном Берлине, куда его еще в конце 1920-х затянул бывший соученик и литературный вскормленник Уистен Хью Оден. Воронка веймарского декаданса и первых робких веяний подвальной вольности нравов поглотила молодых мужчин, рожденных в семьях викторианских военных, врачей и священников и задыхавшихся в чопорности и пуританстве. Спустя десять месяцев неугомонный Оден вернулся на родину, чтобы начать публиковаться как поэт; Ишервуд же, дебютировавший еще перед отъездом, остался и продолжил писать в немецкой столице, зарабатывая преподаванием.
В автобиографическом романе «Прощай, Берлин» Ишервуд становится рассказчиком, описывающим любовные перипетии актрисы Салли Боулз, богатого, мающегося от бесцельности и неумения войти в осознанные отношения англичанина Уилкинсона, эскортника из рабочего класса Отто, наследницы еврейского состояния Натальи и ее жениха. С незначительными изменениями и сокращениями в 1972 году эти персонажи оживут в легендарном киномюзикле «Кабаре» с Лайзой Минелли.
Фотография: pexels.com
