В детстве мне нравился д’Артаньян. В юности — Атос. Годам к тридцати симпатии вполне предсказуемо перешли на сторону Арамиса. А сейчас меня все увереннее сносит к Портосу. Что ж, Дюма предложил варианты на любой вкус и возраст, в точности как продюсер современной мальчиковой группы, где один персонаж вызывает материнские чувства, другой — волнует, третий – смешит, а достоинства четвертого только в том, что он и вправду умеет петь.
Ребенком я неистово обожала «Трех мушкетеров», шпарила текст целыми страницами (некоторые фразы всплывают в памяти и сегодня — в основном драматические, типа «Д’Артаньян сжимал в объятиях труп»). Уговорила маму сшить мне мушкетерский плащ для новогодней елки (шляпу мама сделать не успела и выдала мне по этой причине папин темно-синий берет с пришитыми к нему глухариными перьями. Глухарь был подстрелен тоже папой — строго в сезон, по лицензии).
А какой Вениамин Смехов — Атос! Действительно, бледный, загадочный и благородный… Много страдал, сразу видно. А Констанцию как жаль!
Читайте также
Трехсерийный музыкальный фильм Юнгвальд-Хилькевича, вышедший на экраны в 1979 году, я приняла и полюбила всем сердцем, хотя Боярский в роли д’Артаньяна меня почему-то раздражал. Но все остальные и все остальное — был чистый восторг! Вкрадчивый кардинал, коварный Рошфор, де Жюссак в полосатом, как у жука, перекликающимся с именем камзоле, опасная Миледи… А какой Вениамин Смехов — Атос! Действительно, бледный, загадочный и благородный… Много страдал, сразу видно. А Констанцию как жаль! Когда в конце второй серии прекрасное лицо уже умершей героини Ирины Алферовой сквозило в небесах и, просвечивая сквозь облака, терзало своей нездешностью д’Артаньяна, символично застывшего у одинокого дерева, я с трудом сдерживала слезы. И всерьез обиделась однажды на папиного приятеля, высмеявшего трагическую песню:
— Квитанция, квитанция, квитанция!
— Констанция, — шипела я. Утешалась мыслью о том, что наутро посмотрю повторный показ серии в одиночестве — без дурацких комментариев.
«Д’Артаньяна и трех мушкетеров» показывали по телеку довольно часто, вечером — по серии, наутро обязательно повтор. Три счастливых дня было у меня. Если волшебство выпадало на каникулы или получалось, к примеру, удачно заболеть легкой простудой, я обязательно смотрела каждую серию дважды. Переписывала слова всех песен в специальную тетрадку — а песен в этом фильме много! Знала, что «Пуркуа па» — это никакая не «Кукла па», как считали некоторые, и тем более не «У клопа» и что мушкетеры хотят пора-пора-порадоваться не красавице «Икуку», а «красавице и кубку». Даже начала учить французский язык.
Родители терпеливо ждали, когда у меня «все это пройдет», но увлечение растянулось на несколько лет: читала и перечитывала, смотрела и пересматривала. Потом, как говорила чья-то бабушка, внезапно «отвернуло». Пришли другие герои, сложились новые сюжеты.
Но не зря Дюма назвал продолжение своей книги «Двадцать лет спустя»! (Хотя мне в детстве казалось, что двадцать — это ужасно много, а потом был еще «Виконт де Бражелон» в трех томах и плюс десять лет…)
Так вот, еще больше лет спустя — совсем недавно, в прошлом месяце, — сын-киновед предложил посмотреть с ним вместе «Д’Артаньяна и трех мушкетеров»:
— Я помню, ты говорила, что любила этот фильм в детстве.
Любила?! Да я молилась на него, обводила в газетной программке красными чернилами указанное время выхода! Сказал бы мне Вениамин Смехов: прыгни из окна, Аня Матвеева, — я бы прыгнула!
Но смотреть «Д’Артаньяна…» все эти годы «спустя» я все же побаивалась. Именно потому, что обожала его в детстве… Этот фильм был частью меня, но ведь той меня больше нет.
Вот я сейчас думаю, что это похоже на детские воспоминания о доме в деревне, где так прекрасно летом. Дом запомнился крепким и ладным, там яблони в саду, там качели, а за поворотом улицы — высокий холм, поросший душистыми травами. Приезжаешь сюда взрослым человеком и не понимаешь, куда все подевалось? Вместо крепкого ладного дома — развалюха в два окна, яблони вырубили, качели пропали, а вместо холма — крохотный земляной прыщик в лебеде и крапиве. Все действительно стало хуже или это память подводит? Поди проверь.
Смотреть «Д’Артаньяна…» все эти годы «спустя» я все же побаивалась. Именно потому, что обожала его в детстве… Этот фильм был частью меня, но ведь той меня больше нет.
Читайте также
И все-таки мы с сыном начали смотреть «Д’Артаньяна…» — серию за серией, но уже, конечно, без повторов наутро. Поразительно видеть то, что так любила в детстве, глазами взрослого человека. Хуже фильм, в отличие от домика в деревне, за эти годы не стал, но вопросов у меня к нему набралось немало. Я даже стала их записывать — а то вдруг забуду, если соберусь пересматривать в старости?
Первое, что меня удивило, — картина, действие которой происходит во Франции XVII века, оказалась пронизана духом семидесятых, причем не только советских. Грим и прически артисток — синие веки, густые щетки ресниц, лихие кудри и яркие губы. Пышные и не всегда по моде того века усы вояк. Герцог Бекингем напоминает своими нарядами Элтона Джона, а видеоряд к песне про Констанцию — «Земляничную поляну» битлов.
Смотрим дальше. И слушаем, конечно.
Песня Арамиса, которая мне так нравилась в детстве, — «Хоть, право, я не дуэлянт…». Восхитительная мелодия, но раньше я как-то не вдумывалась в текст. А теперь слышу следующее:
Господь, ты видишь это тело.
В нем жил злодей и пасквилянт.
Его ты создал неумело,
Но дал мне шанс исправить дело,
Но дал мне шанс исправить дело,
Хоть, право, я не дуэлянт.
— А ведь Арамис был священник, — говорит сын, поставив «поющего» Игоря Старыгина на паузу. — Аббат д’Эрбле.
— Ага, иезуит и епископ Ваннский.
Столь смелая песня, звучавшая в устах духовного лица, в советское время никого не смущала — все было выдержано в коммунистически-атеистическом духе. Пионерку Аню Матвееву такой пассаж тоже совершенно не смущал — не зря же «Песня Арамиса» была переписана в ту самую тетрадочку аршинными буквами одной из первых. Это взрослая Анна призадумалась.
Восприятие актеров с годами тоже изменилось. Боярский мне теперь нравится — ну просто настоящий д’Артаньян, как я могла этого не видеть! А вот Арамис кажется слишком уж хрупким, нежным. И Миледи — Маргарита Терехова — здесь излишне театральна. Вообще, почти все актрисы сериала, за исключением гениальной Фрейндлих (испанистее испанки!), уступают актерам — в этом мы с моим киноведом сошлись.
И в том, что Александр Трофимов — просто гениальный Ришелье (об этом, кстати, говорили и мои родители, когда мешали мне смотреть фильм в детстве)! А ведь на момент съемок фильма артисту исполнилось всего 26 лет! Молодость его видна в жестах, в постановке фигуры, а особенно — в гладких белых руках. Озвучивал кардинала, кстати, Михаил Козаков, а Констанцию — Анастасия Вертинская. А на роль д’Артаньяна примеряли Александра Абдулова и Владимира Высоцкого — первого отвергли по причине неубедительных вокальных данных, второго — в силу возраста и большой загруженности (в это время Высоцкий снимался у Говорухина в другом культовом советском сериале «Место встречи изменить нельзя»). Боярский должен был изначально играть графа Рошфора, но судьба, как сказал бы Дюма, распорядилась иначе.
Фильм снимался на Одесской киностудии: Гасконь, Париж, Лондон, Дувр и Ла-Рошель искали и нашли во Львове, Одессе, Свиржском замке и Хотинской крепости. Дороги, по которым скачут мушкетеры, леса, скалы, чарующие пейзажи, замки — сплошная Украина, это мне в детстве тоже не приходило в голову. Приехав в Париж взрослой девушкой, я пыталась найти на левом берегу львовские улочки и удивлялась, почему же Лувр такой большой: в фильме-то он, мягко говоря, компактный! И дворец кардинала с трогательными ковровыми дорожками на лестницах, и не слишком аппетитные яблоки в вазе (сцена, когда гасконец играет в шахматы с Ришелье) — все это, конечно, должно насмешить любого французского зрителя, но нас, советских детей, такие мелочи не смущали (точно как д’Артаньяна не смутила недостаточно изысканная форма рук Констанции — и эту фразу я тоже помню с детства). Вообще, как мне теперь кажется, художники по костюмам и декорациям фильма совершили невозможное — в тех-то ограниченных условиях! Да, злой гений гасконца, Рошфор, ходит весь фильм в одном и том же лиловом костюме, но вот наряды королевы и особенно Миледи разнообразны и действительно хороши.
И еще мне почему-то стало теперь жаль не Констанцию, а Миледи — несчастную женщину со сломанной судьбой и разрушенной психикой, женщину, которую четыре мушкетера казнили, не моргнув глазом.
Читайте также
А уж когда лилльский палач вышел по просьбе Атоса за ворота своего дома в рабочем одеянии, мы с сыном чуть не поперхнулись — ну просто Бергман, «Седьмая печать»!
И еще мне почему-то стало теперь жаль не Констанцию, а Миледи — несчастную женщину со сломанной судьбой и разрушенной психикой, женщину, которую четыре мушкетера казнили, не моргнув глазом. Наверное, это тоже влияние возраста, благодаря которому я и дрейфую в сторону Портосов. И о благородстве Атоса у меня теперь другое мнение, хотя Смехов в этой роли по-прежнему хорош. Вместе с ним я громко говорю:
— Ваше несчастье, д’Артаньян, просто смешно!
И — возвращаюсь к своему детству.
Нет нашей прежней квартиры на улице Шаумяна.
Нет старого телевизора с крутящимся колесиком, с помощью которого надо было переключать каналы (общим числом два).
Нет газеты с программой.
Нет школьных каникул, а милые болезни детства обернулись кошмарными вирусами.
И, что намного страшнее и хуже, нет моего дорогого папы, подшучивающего над мушкетерством младшей дочери.
И нет его закадычного друга, что смеялся над «Констанцией-квитанцией».
Их нет, как нет и детства.
Но фильм — остался. Через много лет он по-прежнему со мной, и значит, не все в этом мире проходит безвозвратно.
Даже много лет спустя.