«Государство», Платон
Платон утопистом не был, поскольку в его время утопистов не было нигде — равно как и самого термина. Однако афинский мудрец довольно подробно описал механизм идеального государства как совместный труд трех сословий: философов, воинов и производителей (в число последних входят ремесленники, земледельцы и купцы). В этом мире каждый должен заниматься своим делом, будь то правление, защита рубежей или приумножение богатства. Выстроенная иерархия священна, и никаких тебе социальных лифтов: попытка самовольно перейти из низшего сословия в высшее — преступление. Класс рабов Платон вообще не упоминает; считая идеальным строем монархию или аристократию, философ был продуктом своей эпохи, так что глупо предъявлять ему какие-то претензии. Так или иначе, Платон заставил десятки поколений размышлять об общественном идеале. Сверять свои часы по Платону будут и философы Возрождения, и даже материалисты второй половины XIX века.
«Утопия», Томас Мор
В 1516 году появляется смелая книга, давшая название целому жанру, о котором мы сейчас рассказываем, — речь об «Утопии» Томаса Мора. Автор с юности варился в интеллектуальном «бульоне»: в Оксфорде переводил Пико делла Мирандола, позже стал другом «князя гуманистов» Эразма Роттердамского. А вот с Мартином Лютером отношения у него не заладились — из-за резкого неприятия Реформации. Оно же станет причиной конфликта с Генрихом VIII и приведет прямиком на плаху.
«Утопию» Мор написал задолго до того, в 37 лет. Первая часть произведения — это памфлет, увесистый камень в огород английской монархии. Во второй части от тезиса «так жить нельзя» автор переходит к безупречному социальному проекту: путешествующий философ Рафаил рассказывает главному герою о дивном островном государстве с идеальной плановой экономикой, шестичасовым рабочим днем и многоступенчатой системой выборов. Политики не задерживаются там на своих постах дольше года (князь, правда, руководит страной всю жизнь). У граждан есть все необходимое, но при этом они носят одинаковые шкуры и плащи, потому что счастье утопийца не имеет ничего общего с потреблением.
Будем откровенны: современный человек, тем более городской, вряд ли захочет остаться в «Утопии» господина Мора дольше, чем на выходные.
Читайте также
Прелюбодеяние карается, зато разрешена эвтаназия — при условии, что человек действительно страдает и объясняет осознанность своего выбора. «Умереть в силу подобного рода убеждения считается почетным, а если кто причинит себе смерть, не доказав причины ее священникам и сенату, то его не удостаивают ни земли, ни огня, но без погребения позорно бросают в какое-нибудь болото». Земледелие как основное занятие утопийца и рабство как наказание за позорные поступки — признаки того, что даже самый невероятный (позже скажут — «утопический») замысел наряжается в костюм эпохи. Будем откровенны: современный человек, тем более городской, вряд ли захочет остаться в «Утопии» господина Мора дольше, чем на выходные. Кого-то отпугнут казарменные порядки и необходимость переезжать в новый дом каждые десять лет, кто-то возненавидит шкуры и почувствует острую тоску по осенним распродажам. Но читать об этом все равно интересно.
«Город Солнца», Томмазо Кампанелла
Через запятую вместе с Томасом Мором обычно вспоминают Кампанеллу. Его жизнь достойна экранизации: он сочинил и опубликовал более сотни трудов; падал ниже некуда и возносился до Олимпа; подвергался пыткам и призывался ко двору. Семьдесят лет бурной жизни, почти треть которой прошла в заключении. В его голове прекрасно уживались наука, богословие, медицина и магия (мыслитель не просто увлекался волшебством, а задумывал целую магическую реформу и регулярно проводил ритуалы по воздействию на небесные тела, убеждая в их эффективности папу Римского).
Кампанелла не был кабинетным ученым и уже в 31 год решил воплотить на практике свое видение самого справедливого строя: он разрабатывает план восстания в Калабрии, но мятеж провалился, и гуманист оказался в тюрьме инквизиции. Здесь Кампанелла и начинает писать «Город Солнца». Он придумал теократическое, но при этом рациональное государство во главе с мудрым Метафизиком; что характерно, оно тоже расположено где-то далеко, и о нем рассказывает Мореход. Текст построен как диалог и воспринимается на ура; сегодня он был бы органичен в блоге о путешествиях, будь стилистика немного иной.
У Соляриев — то есть у местных жителей — нет палачей и надзирателей, работа занимает всего несколько часов в день, зато существует жесткая система запретов, регламентирующая буквально все: вплоть до того, сколько раз и чем питаться и с какими женщинами заводить интимные отношения (некрасивых женщин, по заверениям Морехода, там нет совсем). Утопия перед нами или антиутопия — вопрос непростой. Замятин, вероятно, пришел бы в ужас, а Кампанелла искренне желал, чтобы все шестеренки крутились правильно: по законам идеальной республики, а заодно по законам космической гармонии.
Он придумал теократическое, но при этом рациональное государство во главе с мудрым Метафизиком; что характерно, оно тоже расположено где-то далеко, и о нем рассказывает Мореход.
Читайте также
Кстати, город Солнца — одна из первых в мировой литературе моделей инклюзивного общества, где физические недостатки не мешают человеку работать и чувствовать себя нужным. Без «Города Солнца», как ни крути, нельзя понять коммунистов девятнадцатого века, а значит, и двадцатого тоже; неслучайно в СССР труд мистика-доминиканца издавался в серии «Предшественники научного социализма». Мыслитель вряд ли предполагал, что заразит своими идеями наших соотечественников («чтоб любой уездный Кампанелла метил во вселенские Христы», писал Сергей Наровчатов). Ещё недавно имя Кампанеллы можно было прочесть на обелиске в Александровском саду; оно исчезло только в 2013 году, после реконструкции. И очень жаль, что исчезло.
«Гаргантюа и Пантагрюэль», Франсуа Рабле
Нет больших циников и вольнодумцев, чем бывшие монахи. Буквально через 16 лет после выхода «Утопии» вызов Томасу Мору бросил Франсуа Рабле — мастер эпатажа, гротеска и площадного юмора. Рабле одно время жил в монастыре, но благодаря нужным связям смог его покинуть. Лицемерие и жажда наживы, которые он подмечал в кругу духовенства, отразились в знаменитой книге про великана Гаргантюа и его сына Пантагрюэля.
Была полемика с Мором сознательной или невольной, сказалась ли тут вечная конкуренция французов с ненавистными английскими снобами, уже не так важно; главное, что гуманист оставил нам в наследство еще одну концепцию идеальной жизни — на первый взгляд более привлекательную, чем правильное счастье утопийцев-островитян. Когда весельчак и дебошир с говорящим именем Жан Зубодробитель вернулся с войны, он решился на социальный эксперимент и создал уникальный монастырь, не похожий ни на один другой. Важно, что это не царство справедливости для всех и каждого, а уютный мир здоровых и просвещенных людей, отгородившихся от ростовщиков, церковников и прочих «нерукопожатных».
Рабле одно время жил в монастыре, но благодаря нужным связям смог его покинуть. Лицемерие и жажда наживы, которые он подмечал в кругу духовенства, отразились в знаменитой книге про великана Гаргантюа и его сына Пантагрюэля.
Читайте также
Устав и строгие правила — к ужасу любого добропорядочного святоши — в Телемской обители заменили на один базовый принцип: делай что хочешь. В итоге такой рассадник гедонизма оказался даже утопичнее самой Утопии: если у Мора человек шесть часов трудится во имя общества, то у Рабле каждый занят только собственными удовольствиями — как телесными, так и духовными. Пышные и красивые наряды, кстати, тоже не возбраняются. Принуждение отсутствует настолько, что каждый житель аббатства может покинуть его в любой момент.
На каком-то этапе телемитам стало неловко выделяться на фоне других (хотя все имеют на это полное право), и постепенно они сами пришли к единообразию, подражая друг другу в выборе развлечений и предпочитая схожие фасоны. Таким образом, быть как все — не идеологическая установка сверху, а естественно возникшая потребность. Книга Рабле, где все высмеивается и выворачивается наизнанку, дает лишний повод подумать о борьбе индивидуального и коллективного, а заодно о том, чего же мы все хотим на самом деле — быть полезными или просто получать удовольствие.
«Что делать?», Николай Чернышевский
Прозрения Чернышевского, как и в случае с Кампанеллой, родились в неволе: рукопись романа пишется в Петропавловской крепости, на нее уходит примерно три с половиной месяца. Прогрессивные идеи мы обнаруживаем в снах Веры Павловны, где равноправие женщин, коллективный труд и разумный эгоизм составляют части единого целого. Роман справедливо считают феминистским: именно освобожденная женщина — героиня будущего; она вырвется из патриархального мира насилия и станет деятельной.
Общественная утопия, как всегда, неотделима от утопии технической: здесь и швейная мастерская как модель счастливого совместного труда, и, конечно, машины из четвертого сна, которые заменяют — хотя и не целиком — человеческий труд. Свобода и прогресс постигаются не сразу, и каждый последующий сон смелее предыдущего. Возникают контуры будущего; становится ясно, что в Новой России должен жить принципиально новый человек: тот, кто соотносит свои интересы с интересами других. Личное счастье есть счастье коллективное!
Скорее всего, Чернышевский не был знаком с романом «Счастливый дол» (его написал американец Натаниэль Готорн, автор знаменитой «Алой буквы»): там показано, как замечательная жизнь в загородном фаланстере, к сожалению, рушится, потому что не выдерживает проверку человеческой природой. Но даже если был бы знаком, вряд ли бы отступился от своих идей — безусловно, нужных и актуальных для России 1860-х годов. На Чернышевском воспитывались революционные демократы следующих поколений, для которых «Что делать?» была чем-то вроде Библии.
«Полдень. XXII век», братья Стругацкие
Советский Союз был проектом будущего, одной из попыток воплотить утопию в жизнь; неудивительно, что там работали потрясающие фантасты масштаба Ивана Ефремова и братьев Стругацких — они не боялись заглядывать дальше. Стругацкие изобрели тот Мир Полудня, где им хотелось бы жить самим. «Если хотя бы часть наших читателей проникнется духом изображенного здесь мира, если мы сумеем убедить их в том, что о таком мире стоит мечтать и для такого мира стоит работать, мы будем считать свою задачу выполненной», — написали они в предисловии.
Представьте: в небе курсируют птерокары, мясной гуляш можно приготовить с помощью диковинного агрегата (главное — не перепутать его со стиральной машиной!), материки связаны сетью самодвижущихся дорог, а межпланетный перелет — обычное путешествие. Сборник рассказов «Полдень. XXII век» — начало большого цикла, где главное, конечно, не быт, а торжество науки и азарт исследований. Благодаря легкости языка и превращению футуристических понятий в абсолютно «свойские» фантасты показывают нам Советский Союз будущего — только межпланетный и многократно улучшенный.
Сборник рассказов «Полдень. XXII век» — начало большого цикла, где главное, конечно, не быт, а торжество науки и азарт исследований.
Читайте также
Даже из сегодняшнего дня (особенно из сегодняшнего!) завидуешь Полли, Атосу и остальным членам экипажа «Галактиона» из 18-й комнаты, которые общаются на птичьем языке высокой науки, спорят о Д-звездолетах, мечтают добраться до Мон-Пеле, Перикутина и еще бог знает каких небесных тел. Даже ощущая явный привкус ильфо-петровской иронии, читатель убедится: нет, все это искренне и по-настоящему. Это как раз то, чего так не хватает в нашу эпоху постоянного стеба.
В качестве бонуса: «Лучшее в нас», Стивен Пинкер
Конец двадцатого века, который Фукуяма сгоряча объявил концом Истории, действительно подвел черту слишком многим привычным вещам. Слом эпох всегда приводит к жертвам, и одной из таких жертв незаметно для нас стала Утопия. Художественная литература, стыдясь и опасаясь думать о будущем, сконцентрировалась на прошлом, и такой эскапизм — следствие общего идейного кризиса. Но нет худа без добра: в каком-то смысле эстафету оптимизма перехватил нон-фикшн в лице американского психолингвиста Стивена Пинкера. В 2011 году ученый выпустил объемный труд под названием «Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше», который спустя 10 лет добрался и до русскоязычной аудитории.
Стиль Пинкера своей легкостью напоминает стиль Харари, автора «Краткой истории человечества», и обращаются они к одинаково фундаментальным темам. Воспринимать такие книги о главных вопросах бытия нужно критически, но в данном случае колоссальный объем проанализированного материала, выстроенного в логическую цепочку, интересен и ценен сам по себе. Да, похоже, мы и вправду становимся лучше, и пусть эта мысль приходит на помощь, когда пропадает цель и теряются ориентиры: по крайней мере, мы идем в нужном направлении и перестаем воспринимать насилие как норму.
Фотография: pexels.com
