Про «Москву — Петушки» литературовед Марк Липовецкий справедливо сказал: «Ни один текст неофициальной культуры не имел и не имеет большего резонанса». И действительно, уже прошло полвека, а поэму ставят в театрах, поклонники Ерофеева, с возлияниями и без, ежегодно в день рождения автора ездят по маршруту Москва — Петушки, бары включают в меню напитки с забавными названиями (правда, сегодня, в дни победившего ЗОЖ, несколько иного состава, нежели в книге). А главному герою — пламенному и печальному алкоголику Венечке — уже не просто давно поют дифирамбы, но и поставили памятник. В 2019 году вышла очередная, «развенчивающая мифы», биография писателя, что само по себе говорит об интересе к фигуре Ерофеева как среди простых, так и среди профессиональных читателей. Но обо всем по порядку.
Свою поэму в прозе Венедикт Ерофеев по понятным причинам выпустил в самиздате, о том, чтобы идти официальным путем и пытаться опубликовать книгу в одном из советских издательств, речи не шло. Да и, если верить писательской легенде, планировалась она как «безделка» для друзей. В одном из поздних интервью писатель замечал: «Это был шестьдесят девятый год. Ребята, которые накануне были изгнаны из Владимирского педагогического института за чтение запретных стихов, допустим, Марины Ивановны Цветаевой, ну, и так далее, они меня попросили написать что-нибудь такое, чтобы их, ну, немного распотешило, и я им обещал. <…> Я рассчитывал всего на круг, ну, примерно двенадцать, ну, двадцать людей, но я не предполагал, что это будет переведено на двенадцать-двадцать языков».
Тем не менее отпечатанная на машинке рукопись ушла в народ и практически сразу стала популярной. А Ерофеев моментально отрезал себе путь не только к литературе, но и к нормальному трудоустройству. До написания поэмы он успел вылететь из нескольких институтов, в том числе и из Владимирского, без диплома, поработать разнорабочим, еще больше приблизившись в маргинальном образе жизни к своему персонажу. В 1973 году «Москву — Петушки» напечатали в иерусалимском журнале «Ами». В России поэма была напечатана лишь в 1988-1989 годах: в цензурном варианте в журнале «Трезвость и культура» (название вполне в стиле Ерофеева), а уже без купюр в альманахе «Весть».
«И немедленно выпил»
«Мое недоумение разделяла вся Европа», — пошутил бы в этом месте герой поэмы. Но в 1970-е, эпоху застоя, писать так, как писал Ерофеев, было немыслимо. И дело даже не в том, что в поэме встречается отборная матерщина и якобы даже глава «Серп и Молот», раньше полностью состоявшая из обсценной лексики, была заменена автором на более приличную только потому, что он решил не шокировать впечатлительных читательниц (разумеется, это еще одна легенда), — проблема была в герое и его рассуждении о советской жизни.
Маргинал и восторженный пропойца, Венечка смешон в непрерывно подогреваемом алкоголем желании витийствовать. «Больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее средство от сомнения и поверхностного атеизма».
Речь его сочетает высокий стиль повествования и низкий предмет для обсуждения и наоборот, часто он говорит в ругательном ключе о чем-то возвышенном (женщины, литература, Франция). «Пить просто водку, даже из горлышка, — в этом нет ничего, кроме томления духа и суеты. Смешать водку с одеколоном — в этом есть известный каприз, но нет никакого пафоса. А вот выпить стакан „Ханаанского бальзама“ — в этом есть и каприз, и идея, и пафос, и сверх того еще метафизический намек». Или: «У каждого свой вкус — один любит распускать сопли, другой утирать, третий размазывать». Именно из этой манеры рассуждать — бойко, но в то же время лирично — складывается восхитительный и поэтичный постмодернистский текст. «У меня не голова, а дом терпимости», — говорит Венечка. И действительно, число аллюзий и скрытых цитат в «Москве — Петушках» велико. Недаром Сергей Довлатов даже назвал Ерофеева русским Джойсом.
Речь его сочетает высокий стиль повествования и низкий предмет для обсуждения и наоборот, часто он говорит в ругательном ключе о чем-то возвышенном (женщины, литература, Франция).
Читайте также
Но, думается, Венечка, вечно иронизирующий и сомневающийся, услышь что-то подобное, тут же произнес бы одну из самых сакраментальных фраз поэмы: «И немедленно выпил». Открыл чемоданчик и моментально залил восторг или отвращение от услышанного хересом, теплым «красненьким», а может, даже и забористой «Зубровкой». А потом по обыкновению пустился в рассказы.
«Когда я ищу Кремль, я неизменно попадаю на Курский вокзал»
К слову сказать, передвижение героя в поэме, равно как и движение его мысли, циклично. Он кружит по городу: идя к Кремлю, обязательно попадает на Курский, направляясь в другое место, зачем-то сворачивает к Кремлю, хотя знает, что никакого Кремля не увидит, поскольку рано или поздно окажется на вокзале. Примерно таков же и ход его мысли. Рассказывая о себе и о том, что он едет из Москвы в Петушки к любимой женщине, «с косой от затылка до попы», и своему сыну, чудесному мальчику трех лет, знающему букву «ю», Венечка то и дело сворачивает на второстепенные темы, отвлекается на сиюминутное, но потом, напоминая себе и окружающим о том, что его ждут, возвращается в привычное русло повествования.
И вновь он пьет, встречает каких-то людей, вступает с ними в бесконечные разговоры, пересказывает свои сны, вспоминает прошлое, обращается то к ангелам, то к слушателям, рассказывает о фантасмагоричном и явно нафантазированном путешествии за границу, но каждый раз сворачивает на истории о Петушках. Впрочем, конечная цель, как и Кремль, остается для него недостижимой.
У Ерофеева «…народ едет мимо себя самого и ужас, которым является его жизнь, воспринимает как норму. <…> Ерофеевский Веничка видит народ веселый, но конченый».
Читайте также
Почему «Москва — Петушки» — это поэма?
Не одна страница исписана исследователями, доказывающими, что при кажущейся легкости текст «Москва — Петушки» сложен по своей структуре. Несколько сюжетных линий, множественные лирические отступления, разговорная манера изложения, явно пародирующая современные Ерофееву эстрадные выступления (недаром запись, на которой автор читает текст, была в 1990-е так же популярна, как и рукопись), особое устройство глав (названия станций) и свой внутренний ритм действительно позволяют назвать это сочинение поэмой в прозе. Кто-то проводит параллели с «Мертвыми душами» Гоголя (Лев Оборин), кто-то говорит о достоевской жалостливой интонации, другие вспоминают путешествие Радищева (Владимир Войнович). Однако поэма тем и хороша, и важна, что в русской литературе ей нет аналогов.
Сходятся все примерно в одном: у Ерофеева «…народ едет мимо себя самого и ужас, которым является его жизнь, воспринимает как норму. <…> …ерофеевский Веничка видит народ веселый, но конченый».
