Во второй половине ХХ века достаточно было бы задать один главный вопрос, чтобы определить своих: Beatles или Rolling Stones? За сто лет до этого таким же лакмусом мог стать вопрос «Пушкин или Лермонтов?». И далеко не всегда ответ на него был очевиден. Владимир Маяковский, стоя у Терека («от этого Терека в поэтах истерика»), записал: «К нам Лермонтов сходит, презрев времена», — чем навсегда обеспечил старшему коллеге заголовки к юбилейным статьям в областных СМИ и лозунги к библиотечным праздникам. Но записывать Лермонтова в стражи Терека было со стороны Владимира Владимировича, конечно, нечестно. Он ведь и на Кавказ бежал в рамках исполнения политической программы.
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.
Михаил Лермонтов — первый и главный в истории России поэт свободы. За это, собственно, его невозможно не любить каждому, кто живет в стране рабов и господ и не хочет помнить имени тирана. «Погибнет ваш тиран, как все тираны погибали!» — писал он в 16 лет, обращаясь как бы к древним новгородцам, но читатели Лермонтова всегда понимали, какого именно тирана он имеет в виду. Вражда Лермонтова с Николаем I была легендарна: государь вычеркивал поэта из наградных листов, а узнав о его смерти, якобы сказал что-то вроде «Туда ему и дорога» или даже «Собаке — собачья смерть», но так, что услышали его только годы спустя. Лермонтов отвечал ему взаимностью, легендарно обливал презрением великих княжон, мечтавших на балу познакомиться с модным поэтом, и бесконечно пророчествовал всему этому прогнившему государственному миру страшную нежеланную гибель: «Настанет год, России черный год, когда царей корона упадет».
Это стихотворение, «Предсказание», написано в том самом 1830 году, когда Лермонтов поступил в Московский университет, открыл для себя Байрона и изучал польское восстание. В том году он явился на бал-маскарад в костюме астролога, держа в руках «Книгу судеб». Он оценил бы иронию, что корона эта стала падать буквально под звуки его пьесы «Маскарад». Постановка в Александринском театре была мечтой режиссера Всеволода Мейерхольда. Он репетировал ее пять лет, с 1912 года. В день премьеры в феврале 1917-го на улице стреляли, одного студента, вспоминали актеры, убило случайно залетевшей в театр пулей. Из спектакля, раскрашенного золотом на пятилетний театральный бюджет, из этого «Вавилона бессмысленно нелепой роскоши» люди выходили на улицы, где уже возводились баррикады и городовые расстреливали голодных, требующих «хлеба» протестующих из пулеметов. Страна кончилась под смерть Арбениной, под звуки лермонтовского проклятия.
«Погибнет ваш тиран, как все тираны погибали!» — писал он в 16 лет, обращаясь как бы к древним новгородцам, но читатели Лермонтова всегда понимали, какого именно тирана он имеет в виду.
Читайте также
Он был, конечно, всю свою жизнь очень молодым человеком. Умер в неполные 27 — на столетия вперед задав закон столь ранней смерти. Так умирают поэты — например, Борис Рыжий, одна из главных романтических фигур русской поэзии 1990-х. Так умирают рок-музыканты. Так умирают в дурные времена. Но для Лермонтова смерть была частью жизненной программы — программы по обретению свободы. Когда в 1837 году на гибель Пушкина Лермонтов написал «Смерть поэта», возложив его праведную кровь на «жадною толпой стоящих у трона», то есть непосредственно на Николая и его приспешников, государь велел удостовериться, не сошел ли автор с ума. Но протест, казалось, был продуман и осознан Лермонтовым гораздо больше, чем считали впоследствии, возлагая и его гибель на царя (На Кавказ посылал? Посылал. По службе не повышал? Не повышал). Он не просто всегда предчувствовал свою раннюю смерть, но и гнался за нею. Потому что смерть была бы единственным способом никак не зависеть ни от света, ни от власти. В биографии Лермонтова смерть — необходимая жертва, плата за свободу говорить все, что вздумается.
Он всегда был фигурой ускользающей, неясной или, наоборот, скрытой за слишком романтичной ясностью его немногих стихов. Из них вполне можно было бы сложить образ бурного красавца, сердцееда, такого холодного Печорина, и многие ровно так его и читали. Хотя он совсем не был удачлив в любви, ну а когда был, был не благороднее своего героя. При этом «Героя нашего времени» невозможно читать как оправдание, скорее как обличение. Самого себя? Современников? Человека своего времени?
«Герой нашего времени» и сегодня читается как абсолютно современная книга. Возможно, дело в ее сложном устройстве, в главах, каждая из которых следовала своей логике, а логика целого совершенно менялась от порядка прочитанного — Лермонтов впервые открывал читателю, что сюжет еще не является ответом на все вопросы. Так, государь Николай начал читать роман с главы «Максим Максимыч» и решил, что ему наконец написали роман о честном служаке, — конечно, впоследствии он был жестоко разочарован. Настоящий герой, Печорин, оказался персонажем, к которому невозможно испытывать симпатию. Но Лермонтов опять же впервые объяснял, почему он такой, из чего сложилось это невозможное отчаянное поколение. Его роман, построенный как последовательность постулатов, отвечал тем не менее не на вопрос, кто виноват, а на вопрос, что делать. Даже если ответ был только: «Умереть».
Его роман, построенный как последовательность постулатов, отвечал тем не менее не на вопрос, кто виноват, а на вопрос, что делать. Даже если ответ был только: «Умереть».
Читайте также
Из всех последующих перекличек с Лермонтовым, которых так до обидного мало в ХХ веке, мне дороже всего стихотворение Юрия Домбровского «Выхожу один я из барака». Его герой в лагере выходит на улицу, видит звезды и читает Лермонтова, а рядом читает Рильке вышедший из соседнего барака немецкий профессор. В минуты несвободы поэтические тройки объединяют нас даже тогда, когда мы их не понимаем. И становятся единственной, общей для всех свободой.
Светлая, широкая дорога, —
Путь, который каждому открыт.
Что ж мы ждем?
Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит…
(«Мария Рильке», Юрий Домбровский)
