Сергей Вересков. Расскажи о процессе работы над книгой. Я читал, что сперва появилась идея посмертного мира. А что было дальше? Ты придумывал каждого героя после придумывания мира или сразу возник сюжет?
Иван Филиппов. Мощный вопрос. Поскольку этот процесс был растянут даже не на месяцы, а на несколько лет, то структурированно про все рассказать мне сложно. Сначала у меня появилась сама идея городского подсознания, и она мне понравилась. Я начал думать в эту сторону. Это не то что ты сидишь за компьютером и думаешь, думаешь, записываешь. Все происходит в какое-то свободное время: ты куда-то идешь, гуляешь, плаваешь в бассейне. Нужно занять голову чем-то, и вот она занимается этими мыслями. Я думал: интересно, что там может быть, в этом подсознании? Постепенно появилась концепция. Затем родились герои, важные места: появился поезд, оракул, зодчий. Наконец, появился Степа. С его появлением сразу все стало понятней, потому что он был главным героем — у него была понятная история, мне было ясно, что он за человек и что с ним должно происходить.
На самом деле все это одновременный процесс. История появилась, потому что мне нужен был полицейский, а полицейский появился, потому что он был органичен этой истории. Потом я долго пытался понять, что делать с героем-полицейским, поскольку у меня в голове полицейский не может быть героем, тем более не может быть героем положительным. Все это тоже требовало осмысления. В результате все сложилось так, как мне на самом деле нравится. Во-первых, герой изначально плохой. Вся система книги выстроена вокруг того, что герой в той системе, в которой он находился при жизни, просто не мог стать хорошим человеком. Поэтому и «морковка», которую обещает город за некую помощь, — это шанс на искупление. Согласитесь, что такой шанс не нужен человеку, с которым и так все в порядке. После этого осознания мне уже стало проще. Окей, значит, он плохой. Но не в том смысле, что он пытает, насилует людей, а в том, что он никакой — морально потрепанный, с душой, бывшей в активном употреблении.
Для меня было особенно важно разобраться в двух вещах. Во-первых, понять, почему он такой? Ответ — в истории про Степино детство, из которой позже вырос финал. Меня когда-то дико впечатлила книжка «Молитва об Оуэне Мини» Джона Ирвинга. Там была важная мысль про то, что мы с детства несем что-то в себе, какое-то предназначение, о котором мы узнаем только в момент, когда оно начинает осуществляться. Иногда это происходит слишком поздно.
Вторая важная вещь, про которую я много думал, — это то чувство освобождения, которое Степа испытывает в Подмосковии. Ведь вся его жизнь была как у почтальона Печкина, у которого жизнь только началась, а ему уже на пенсию пора. У Степы то же самое. Он понимает, что ему надо и каким он может быть, какой он есть на самом деле, уже в тот момент, когда по большому счету для этого поздно.
Я долго пытался понять, что делать с героем-полицейским, поскольку у меня в голове полицейский не может быть героем, тем более не может быть героем положительным.
Читайте также
С. В. Я читал, что книгу ты писал урывками из-за основной работы. Сколько времени в итоге заняло непосредственно написание книги?
И. Ф. Думаю, недели две чистого времени — то есть речь не о раздумьях, а именно о времени, которое я провел за написанием текста. Но у меня вообще был такой принцип работы: я долго все обдумывал, а потом, когда садился писать, мне было легко это делать, просто записывать за собой. При этом часто история шла не туда, куда я планировал. Это ведь не нон-фикшен. В случае с нон-фикшеном ты связан: у тебя есть мысль, ты хочешь ее донести, тебе нужно эту мысль аргументировать, и ты находишь нужные аргументы. И если в итоге ты приходишь не к задуманному выводу, а к совершенно иному, то это уже проблема. А в случае с художественной литературой перед тобой живые люди, персонажи. Ты к ним и относишься как к живым людям. Это важный момент. При этом со Степой у меня вообще ничего общего. Если бы мы с ним оказались за барной стойкой, нам было бы не о чем говорить. Мы абсолютно из разных миров, мы разных политических убеждений, у нас абсолютно разные взгляды на жизнь. Просто он был органичен в этой истории.
С. В. При этом к своим героям ты очень сострадательно относишься. К Степе в том числе.
И. Ф. Да, потому что я понимаю, почему они такие и почему они поступают так, как поступают.
С. В. После того как ты закончил рукопись, ты редактировал ее, возвращался к ней?
И. Ф. Я один раз ее мощно переписал — кажется, ничего не убирал, но добавил разные детали. И полностью, целиком переписал финал. Но вообще это вечный процесс. Я вот слушаю, как Егор Корешков читает книгу, и думаю: надо было тут поправить, там поправить. Так что сейчас я бы, конечно, сел и все опять переделал.
С. В. И все же ты доволен результатом — тем, какой получилась книга и аудиосериал?
И. Ф. Нет, конечно, нет. Я никогда ничем не доволен из того, что делаю, кроме… У меня есть любимый анекдот на эту тему. Приезжает в Советский Союз комиссия из Японии с визитом, ходит по заводам, смотрит, показывают им все. Потом гости собираются улетать. Советские принимающие говорят: «Ну, скажите, как вам у нас?» Японцы и отвечают: «У вас замечательные дети, но все, что вы делаете руками, — ужасно».
Так вот: у меня замечательные дети, ими я доволен. Все остальное — это полная ерунда каждый раз. Я не могу перечитывать свои тексты, мне сложно слушать свой подкаст. Мы с Лизой Сургановой записываем подкаст, который очень популярен, но я правда не могу его слушать, потому что все время переживаю: зачем я это сказал, надо было не так. Поэтому не могу по определению быть доволен книжкой, хоть и рад, что она закончена и вышла.
С. В. С таким отношением к себе и книге сложно было ее отпускать, отдавать в печать?
И. Ф. Опять-таки повторюсь. Я всю жизнь, с 9 класса, все время что-то пишу. День, когда я ничего не пишу, — это день, когда я или болею, или лежу под наркозом. Я всегда что-то пишу, потом перечитываю, думаю: «Какая ерунда!» — и нажимаю «Опубликовать». И дальше все это живет своей жизнью. Конечно, при этом мне страшно, даже очень страшно, все же своя книга — это для меня необычно. К тому же у меня есть некий вдолбленный пиетет перед литературой… После выхода книги меня спросили, можно ли теперь обо мне говорить «писатель», — я вот внутренне пока к этому не готов. Мне называть себя писателем пока сложно.
Так вот: у меня замечательные дети, ими я доволен. Все остальное — это полная ерунда каждый раз. Я не могу перечитывать свои тексты, мне сложно слушать свой подкаст.
Читайте также
С. В. Всегда страшно называть себя писателем: поэт в России больше, чем поэт, это известно. И все же ты будешь следить за критикой? Изучать читательские отзывы?
И. Ф. Как я отношусь к критикам? Поскольку критики могут прочитать мое интервью, то я к ним отношусь замечательно. Эти люди — соль земли русской! Но вообще, на критику я реагирую болезненно. При этом бывают замечания справедливые и бывают замечания несправедливые. У меня есть две истории на эту тему. Они связаны с прологом — книга начинается с главы, описанной глазами Сони. Это единственное, что есть во всей истории от нее, хотя она ключевая героиня. И в этом прологе совершенно другая стилистика, чем во всей книге. Я понимаю, зачем такой заход мне нужен, но в то же время это начало может отсеять часть читателей.
И вот моя история как раз об этом. Когда опубликовали аудиосериал, я зашел на Storyport, прочитал первый отзыв: «Что это за романтическая ерунда?!» Я понимаю, почему у человека такая реакция, но при этом не считаю, что это справедливый отзыв. Это значит, что человек прослушал пять минут, не вник и уже написал отзыв. Это первый случай. Второй — мне в твиттере написал совершенно неизвестный мне чувак, что он начал слушать мой аудиосериал. «Вот я слушаю уже 20 минут, это какая-то сопливая, девчачья ерунда, я не понимаю, что это такое, и вообще, зачем вы мне это подсунули?» Конец сообщения. Проходит час. Он снова пишет: «Черт! там такой финал!» И вот ради такой реакции я все и придумывал. Но для того, чтобы она произошла, нужно, чтобы человек дал возможность истории раскрыться.
С. В. В книге есть несколько повторяющихся приемов. Например, каждая глава начинается с экскурса в историю, в биографию героя, когда дается масштабная экспозиция. При этом я знаю, что ты вообще увлекаешься историей, твой отец историк. Как ты считаешь, почему сейчас со стороны общества и со стороны государства у нас такой интерес к истории? Твое обращение к этой теме связано с этим ажиотажем или нет?
И. Ф. Общее увлечение историей ничего общего с историей как таковой не имеет. Мы, как общество, ищем в истории не факты, а утешение: пусть наше настоящее недостаточно героическое, но зато были богатыри, было Бородино и так далее. И все это — не история, а героическая мифология, где и Александр Невский, и панфиловцы, и еще кто-нибудь. Многогранных, сложноустроенных людей мы превращаем в героев совсем-совсем примитивных, уровня мультфильма «Щенячий патруль». Мне это категорически не нравится. К истории это не имеет никакого отношения.
Когда я учился в университете, то первая вещь, которую на первом курсе нам один из преподавателей сказал, была такой: история — это наука, в которой ни один факт не может быть ни однозначно положительным, ни однозначно отрицательным. Просто ни один. Потому что история — не про даты, а про людей. Это же настоящие живые люди. Мне это было интересно — мне история интересна, как интересны живые люди. Поэтому и в книге у меня нет исключительно положительных героев.
История — это наука, в которой ни один факт не может быть ни однозначно положительным, ни однозначно отрицательным. Просто ни один.
Читайте также
С. В. И все же — обращение к истории соответствовало твоему замыслу изначально или все-таки на тебя повлиял шум вокруг этой темы?
И. Ф. Нет, точно не повлиял общий ажиотаж. Я же не пытаюсь получить грант Военно-исторического общества. Я могу сказать четко, откуда эта идея родилась. Эта идея родилась, когда я писал главу, в которой Степа попадает в Подмосковие и Фомич объясняет ему правила этого мира. Тогда я дописал главу и понял, что дальше нужно придумывать какие-то отдельные приключения внутри мира, чтобы его населить «живыми» людьми, но это бы меня сильно ограничило — не было бы ни немецкого налета на Москву, ни Архарова, размышляющего о казни Пугачева, ничего такого. И я решил, что надо как-то иначе все это оформить — например, через уход в историю.
С. В. Кстати об истории — почему одним из центральных персонажей в мире «подсознания Москвы» стала именно монгольская царевна?
И. Ф. На самом деле формальная причина очень простая. В Подмосковии иерархическое общество. И она — самый знатный человек, который попал в это пространство. Конечно, возникает вопрос: а почему она самый знатный человек? Потому что, в отличие от других знатных людей, тело монгольской царевны никто не искал. Вообще, одна из вещей, которая меня дико раздражает в отечественной киноиндустрии и сериальной индустрии (за литературу не скажу), — это то, что в них существует только один цвет кожи, одна форма лица. А как только ты видишь человека с азиатской внешностью, например, он непременно курьер, официант, — кто угодно, но не важный герой. И меня это очень злит. И мне хотелось, чтобы в моей истории было иначе. Поэтому появилась Хутулун — монгольская царевна, управляющая миром «подсознания Москвы».
С. В. Это интересно. Мне вообще кажется, что российское кино и во многом российская литература не слишком репрезентативны с точки зрения российского общества. Часто авторы — и режиссеры — отражают какой-то свой мир, который имеет мало общего с миром реальным. Скажи, а почему ты решил переместить действие в «подсознание Москвы»? Потому, что в реальности такой положительной в целом истории не может случиться?
И. Ф. Да, именно. Мы с тобой начали с этого. Степа в реальной жизни невозможен. В реальной жизни он будет иначе действовать, он никогда не будет героем, у него никогда не будет шанса на искупление. Поэтому вся история могла быть только вот в таком месте.
Степа в реальной жизни невозможен. В реальной жизни он будет иначе действовать, он никогда не будет героем, у него никогда не будет шанса на искупление.
Читайте также
С. В. Довольно грустно звучит.
И. Ф. Наверное. Но без этого перемещения вся книга просто развалилась бы.
С. В. Твой роман — пример удачной жанровой литературы. Если мы говорим о подобной литературе, скажи, кто тебе нравится? Я читал, что ты любишь Нила Геймана и Терри Пратчетта, но вдруг есть кто-то еще?
И. Ф. Любимейший писатель — это Кинг. Я читал все, что он написал, и периодически даже перечитываю… Понимаешь, если я буду называть любимых писателей, то это будет какая-то жанровая подборка, а в интервью хочется выглядеть умным.
С. В. По-моему, это классно — любить хорошую жанровую литературу.
И. Ф. Еще я добавлю в список Джона Ирвинга, Джоан Роулинг — она, на мой взгляд, важнейший автор современности. Я очень люблю Киплинга, прям по-настоящему. Причем люблю у него довольно неочевидную книгу, «Ким». На мой взгляд, это одна из лучших вещей у него. Люблю Дугласа Адамса, в свое время страшно любил Хейли, я вырос на книгах Джона Гришэма, Фредерика Форсайта и Тома Клэнси. Мне очень нравятся политические триллеры, сложно сконструированные, многоуровневые, которые они делают.
С. В. Когда я читал твою книгу, то подумал о том, что она получилась очень визуальной — то есть довольно легко представить себе все, что ты описываешь. Как ты собирал все эти детали, которые попали в книгу?
И. Ф. Моя жена все время страшно удивляется, что я могу не заметить, что ребенок ушел на улицу в летней куртке зимой, что выкипает суп или еще что-то подобное. Но при этом я очень четко подмечаю, какие отношения у соседей друг с другом, кто во дворе с кем и как общается и так далее. Я очень люблю подмечать подробности человеческих отношений. Я все это запоминаю, впитываю в себя, как губка, потому что по природе дико любопытный. Я думаю, абсолютное большинство деталей в книге — это что-то, что я видел, слышал, читал, наблюдал где-то.
Писательство — это не совсем осознанная вещь. Я просто хочу рассказывать истории. Мне нравится это делать. Поэтому не могу сказать, что был какой-то момент, когда я сел и решил — все, буду писать книги.
Читайте также
С. В. К концу книги я, как читатель, как-то обжился в этом придуманном мире, отсюда вопрос: все-таки ты хочешь туда отправить еще какого-то героя?
И. Ф. Над концепцией продолжения я думал, но если ты спрашиваешь, будет ли это какой-нибудь другой главный герой, то нет, не будет. Все нужно довести до конца, потому что Степе нужен финал, его нельзя вот так бросить. Хочу ли я писать продолжение прямо сейчас? Нет, не хочу. Я сейчас пойду совсем в другую историю, совсем в другом жанре.
С. В. То есть у тебя уже есть задумка второй книги, но она не будет продолжением этой истории?
И. Ф. Да, она совсем другая.
С. В. Что тебе вообще дает писательство? Это не самое благодарное дело в современном мире, как мне кажется.
И. Ф. Я очень люблю придумывать и рассказывать истории. Когда 15 лет назад я начал работать в киноиндустрии, то думал, что хочу быть сценаристом. Потом, когда поработал много-много лет внутри, я понял, что, наверное, в урановых рудниках, пожалуй, я с бОльшим удовольствием буду работать, чем писать сценарии. Потому что, правда, это не самая благодарная работа. Но, на мой взгляд, все же писательство — это не совсем осознанная вещь. Я просто хочу рассказывать истории. Мне нравится это делать. Поэтому не могу сказать, что был какой-то момент, когда я сел и решил — все, буду писать книги.
С. В. А сам процесс написания книги, когда ты садишься за ноутбук и пишешь, он для тебя скорее мучителен или приятен?
И. Ф. Он очень приятный. Ты просто сидишь и смотришь кино, которое идет у тебя в голове. А ручками набираешь его на клавиатуре.
С. В. Последний вопрос задам тебе не как писателю, а как автору телеграм-канала «Запасаемся попкорном». Итак, 2021-й закончился — расскажи, какие три сериала ты советуешь обязательно посмотреть по его итогам?
И. Ф. Это сложный вопрос, потому что список может быть длинным. Но если говорить о сериалах, впечатливших лично меня, то могу назвать пару. Абсолютно потрясающий сериал «Это грех», который, наверное, я еще пересмотрю. Замечательный сериал «Ванда/Вижн», неожиданный и прекрасный. Третьим пусть будет «Полночная месса». Для меня это важный сериал. Думаю, что на самом деле и в книжке видно, как важны для меня все вопросы религии, веры, взаимоотношений человека с загробным миром и с Богом. Я довольно много про это знаю, у меня в анамнезе православное воспитание. Не только воскресная школа, но и православная гимназия, в университете было отделение иудаики с библеистикой и всем на свете. А «Полночная месса» — это удивительная современная хоррор-притча про природу веры и про то, что верующий человек при должном желании может оправдать своей верой все что угодно. Там к этой мысли придумана совершенно космической наглости и крутости метафора.
