Константин Мильчин. Вы написали два романа, в которых следствие ведет психотерапевт. И оба стали бестселлерами. Все, настал конец эпохи триллеров про сыщиков?
Алекс Михаэлидес. Знаете, я всегда мечтал писать детективы. Я рос на Кипре, проводил много времени на пляже и постоянно читал. Моей первой взрослой книгой был как раз детектив. Тогда, в свои тринадцать лет, я решил, что однажды непременно напишу какой-нибудь триллер. Но потом, много лет спустя, я наконец начал писать «Безмолвного пациента» и обнаружил, что ничего не знаю о работе полиции, о том, чем занимаются сыщики. Однако я изучал психотерапию и работал по специальности. Мне пришло в голову: может, вместо полицейского моим героем станет психотерапевт? И он будет исследовать психологию преступления. Так что я просто хотел писать про то, что знаю, мне показалось, так будет правдоподобнее.
К. М. А что это была за книга, которую вы читали тогда на пляже?
А. М. О, это была Агата Кристи. У мамы было много книг в доме, но она была немного снобом и почти не читала триллеры. А вот у сестры были книги Агаты Кристи. Когда она уходила куда-нибудь, я забирался к ней в комнату и разглядывал обложки. А у книг Кристи были потрясающие обложки, странные и даже страшные. Сперва я прочел «И никого не стало» (в русской традиции книга издается под оригинальным названием «Десять негритят», а в большинстве стран мира ей присвоено политкорректное название. — Прим. К. М.). Помню, как читал ее ночью и как мне было ужасно страшно. Вот лежу я у себя в комнате и не могу заснуть — до такой степени страшно. Ну а дальше я подсел на Кристи: сидел весь день на пляже и читал книгу за книгой, у меня уходило три дня на очередной роман. Я влюбился в сам жанр, в расследования. И если вы ничего не понимаете по ходу, то в конце книги вам всегда все объяснят. Мне это очень нравится в детективах.
Ну а дальше я подсел на Кристи: сидел весь день на пляже и читал книгу за книгой, у меня уходило три дня на очередной роман. Я влюбился в сам жанр, в расследования.
Читайте также
К. М. Вы были готовы к успеху дебютного романа «Безмолвный пациент»?
А. М. О, нет, это была для меня большая неожиданность. Перед этим я несколько лет пытался писать сценарии, но все мои фильмы провалились. Я разочаровался в самом процессе работы над сценарием. Все эти годы я наблюдал, как во время съемок мой сценарий постоянно меняют не только без моего участия, но даже не спрашивая моего разрешения. И все это время у меня была мысль, внутренний голос говорил мне: ты должен написать книгу. А потом меня бросил мой агент. Я вернулся из Америки, где прожил несколько лет, в Лондон и несколько месяцев писал в свободное время, по выходным, роман. Я не думал, что его кто-то прочтет, просто писал для себя, чтобы доказать себе — я могу написать книгу. Дописал, принялся искать в интернете агента. И случайно нашел Сэма Коупленда, который оказался настоящим гением. И он тут же пристроил мою книгу в издательство. А потом она вышла на первое место по продажам в Америке. Я помню, в Лондоне было одиннадцать вечера, и тут мне звонят из Нью-Йорка, чтобы рассказать о том, как высоко она поднялась в рейтингах продаж. Я был уверен, что это какой-то дурацкий розыгрыш, и не поверил. Но это была правда. И это были великолепные ощущения. Наверное, у меня ушел год на то, чтобы окончательно поверить, что это и правда со мной случилось.
К. М. Как это поменяло вашу жизнь?
А. М. Это поменяло почти все в моей жизни. И не только в финансовом плане. «Безмолвный пациент» вышел в 50 странах, у меня была до этого маленькая тихая жизнь, теперь я путешествую по всему миру и встречаюсь с читателями. В России пока не был, но, надеюсь, и до вас доберусь. Многие читатели стали моими добрыми друзьями. Каждый день я получаю множество сообщений, люди пишут о впечатлениях от прочитанной книги. А иногда приходят совсем трогательные послания, мне пишут из больницы: у меня скоро операция, ваш роман принес мне два часа облегчения. Получать такие сообщения — это что-то совершенно потрясающее.
К. М. Это все плюсы. Но есть же и минусы.
А. М. Когда я закончил писать «Безмолвного пациента», то распечатал весь текст и пошел на пляж. Дело было в Испании. И вот я читаю его на пляже и понимаю, что мне все нравится, вот моя первая книга, я горжусь, что ее закончил. И, конечно, когда я писал ее, то ни на что не рассчитывал, ничего от нее не ждал, да и от меня никто ничего не ждал. А со второй все не так. И я сам от себя, и читатели от меня — все чего-то ждали. Написание «Дев» — это был сплошной стресс. И пока я писал, то был уверен, что это последняя книга, что больше уже никогда не возьмусь за писательство. Но когда закончил, то обнаружил, что не все так уж плохо, что мне все-таки нравится писать. Наверное, я преодолел проклятие второй книги. Есть же такое проклятие? Как второй альбом в музыке. Так что я все равно счастлив.
Написание «Дев» — это был сплошной стресс. И пока я писал, то был уверен, что это последняя книга, что больше уже никогда не возьмусь за писательство.
Читайте также
К. М. В «Безмолвном пациенте» вы виртуозно используете прием недостоверного рассказчика. Вы его тоже у Агаты Кристи позаимствовали или были другие учителя?
А. М. Когда я был тинейджером, то очень любил книгу «Солдат всегда солдат. Хроника страсти» Форда Мэдокса Форда. Это психологический триллер — и, как я понимаю, первый случай использования приема недостоверного рассказчика. Мужчина рассказывает историю своей любви, но он не рассказывает все, что происходит на самом деле. Я дочитал роман и был в шоке. Это было нечто необыкновенное. Я попытался воссоздать что-то подобное. Прием недостоверного рассказчика — это игра, в которую вы играете с читателем. Это магия, волшебство, фокус, вы отвлекаете внимание читателя, чтобы он не смотрел в нужную сторону. Такие книги очень приятно писать, я хотел бы еще раз попробовать написать нечто похожее.
К. М. Но разве такой роман не тяжело писать?
А. М. Скорее, этот прием тяжело повторить. Второй раз я уже хорошенько подумаю — а использовать ли его. А то получится, что я пишу одну и ту же книгу снова и снова. Да и читатель сейчас пошел очень продвинутый, его будет сложно ввести в заблуждение второй раз.
К. М. Еще вы любите игры со временем.
А. М. Мне очень нравится, как это делает в своих фильмах Кристофер Нолан. Ну и Тарантино, конечно, тоже на меня очень сильно повлиял. Сейчас я пишу книгу, в которой буду одну и ту же историю рассказывать три раза подряд, и всякий раз это будет и та же самая, и совершенно другая история.
К. М. К вопросу о влиянии. В различных интервью вы перечисляете разных важных для вас авторов. Но ни разу не упоминаете двух писательниц, которые явно повлияли на роман «Девы». Это Дороти Сейерс и ее цикл детективов про Оксфорд и «Тайная история» Донны Тартт.
А. М. Я очень люблю книги Дороти Сейерс про Оксфорд, много раз их перечитывал. Я всегда хотел написать нечто подобное, так что да, вы правы, «Девы» имеют непосредственное отношение к Дороти Сейерс. Мне нравятся ее персонажи и взаимоотношения между ними. Это очень приятные люди, хочется побыть с ними рядом, поучаствовать в их приключениях. Что же до «Тайной истории», то я прочел ее впервые в 16 или 17 лет. И подсел на нее как на сигареты, сразу, как одержимый, бросился перечитывать и перечитывал в общей сложности четыре раза. Думаю, что на тот момент это был самый сложный роман из всех, что я успел прочесть, и сюжет застрял у меня в голове на 20 лет. Но я боюсь сравнений с Донной Тартт, потому что все они будут не в мою пользу. Тартт — блестящая писательница, пишет большую литературу. А я просто сочиняю триллеры. Но да, вы правы, и Сейерс, и Тартт во многом вдохновляли меня, когда я работал над «Девами».
Я боюсь сравнений с Донной Тартт, потому что все они будут не в мою пользу. Тартт — блестящая писательница, пишет большую литературу. А я просто сочиняю триллеры.
Читайте также
К. М. Поскольку вы теперь специалист, скажите: а что, действительно существуют харизматичные преподаватели античной литературы, которые предлагают студентам возрождать древнегреческие ритуалы и практики?
А. М. Для того чтобы круто преподавать древнегреческую литературу или историю, действительно нужна какая-то особая харизма. Когда я учился, у меня был такой профессор, и я все еще поддерживаю с ним связь. Но сам ничего подобного не делал.
К. М. А для вас древнегреческая мифология — это часть вашей национальной культуры или, как для всех остальных, просто часть мирового культурного наследия?
А. М. И то, и другое, а еще для меня греческая мифология — это нечто очень личное. Вообще, мне, конечно, повезло родиться и вырасти на Кипре. Наш остров тесно связан с мифологией, по всему острову есть артефакты, связанные с Афродитой, есть сохранившиеся древнегреческие театры. Мне кажется, что и образование у нас отличается от того, что в других странах. Нас с 13 лет учили «Илиаде», «Одиссее», мы изучили великие трагедии и каждое лето разыгрывали их на открытом воздухе. С другой стороны, чем все это было для меня? Я был маленьким мальчиком, любившим истории, в которых переплетались любовь, насилие и чудеса. При этом я по вере католик, ходил в церковь и получал религиозное образование. Я сравнил и понял, что греческая мифология намного веселее. «Безмолвный пациент» возник из мифа об Алкестиде, который запал мне в душу в 13 лет. Я пытался написать по мотивам мифа одноактную пьесу, снять короткометражку. А потом мне пришла в голову идея перенести действие мифа в психиатрическую клинику. В общем, древнегреческая мифология для меня — это нечто очень личное. Наверное, я напишу книгу о Кипре. Но сейчас я работаю над совсем другим романом, там действие происходит на острове, но не на греческом, а на итальянском, у побережья Сардинии. О шестерых друзьях, которые собираются вместе на вечеринку.
К. М. Кстати, о Кипре. В одном интервью кипрское СМИ назвало вас кипрским писателем.
А. М. Это очень мило. На самом деле я толком не знаю, кто я. Мой папа — киприот, моя мать — англичанка. Я вырос на Кипре, но уехал оттуда в 18 лет, а сейчас мне 43. Я сейчас в Греции, и здесь меня называют греческим писателем, что, в общем-то, лестно. Но на самом деле это не так. Я не знаю, кто я такой, — вот поэтому мне нравилось жить в Америке. Там все откуда-то приехали. На Кипре я всегда чувствовал себя англичанином, в Англии — киприотом. Может, именно поэтому я стал писателем, потому что всегда чувствую себя немного посторонним.
К. М. А еще в одном из интервью вы говорили, что на вашу писательскую манеру повлияли события из истории Кипра. Остров разделен на две части — в 1974 году после короткой войны север заняла турецкая армия.
А. М. Да, я в детстве все время чувствовал тревогу. Наверное, и у меня, и у всех моих друзей есть что-то вроде посттравматического синдрома. Мы жили, зная, что в любой момент может произойти новое вторжение на остров. А ты еще ребенок. Была постоянная нервозность и отсутствие ощущения безопасности. А еще неопределенность. Наверное, именно там родились многие эмоции, которые я пытаюсь донести до читателей. Я рос в Никосии, разделенном линией фронта городе. Мы ездили на службу в католическую церковь. Наступление турецкой армии остановилось как раз у ее стен. И чтобы попасть в церковь, нам приходилось идти под боком у турецких солдат и через посты солдат ООН. Но вообще я далек от политики и не хотел бы об этом писать. А эмоции — да, эмоции идут оттуда.
К. М. Вы выросли католиком на острове, где большинство — православные. Это тоже, наверное, как-то повлияло на вас.
А. М. Я не был особо религиозен, но представьте: в школе тысяча человек, почти все православные, католиков только двое. Два раза в неделю к нам приходит священник, чтобы давать уроки религии. Я в них не участвую и провожу все это время в библиотеке, читаю книгу за книгу. Думаю, это добавляло мне ощущения того, что я — посторонний.
Я не знаю, кто я такой, — вот поэтому мне нравилось жить в Америке. Там все откуда-то приехали. На Кипре я всегда чувствовал себя англичанином, в Англии — киприотом.
Читайте также
К. М. Вернемся к национальному и интернациональному. В «Девах» вы показываете многонациональную Англию. Главный сыщик — бородатый сикх, его помощник — поляк, студентки все из разных стран. Вы описываете реальность или сознательно подчеркиваете многонациональный состав современной Англии?
А. М. Ну так действительно выглядит современный Кембридж. Это мультикультурное общество, в колледжах полно иностранных студентов. С другой стороны, я действительно сознательно делаю персонажей выходцами из разных стран и культур. И в «Пациенте» это тоже было. Я не англичанин, я европеец, мне больше нравится Европа. Я хочу описывать мир, в котором живу, и этот мир полон самых разных национальностей, а не населен одними лишь англичанами.
К. М. Думаю, что вы явно были против брексита.
А. М. О, да, конечно же. Сейчас я чувствую себя еще большим европейцем, чем раньше. И боюсь, что Англия движется в неправильном направлении. Это печально, очень-очень печально. Но у меня есть мой кипрский паспорт, то есть я остаюсь гражданином Европы.
К. М. В «Девах» есть небольшой кроссовер с «Безмолвным пациентом»: героиня второго романа встречает героя первого. Это подарок поклонникам или вы хотите сделать свою единую вселенную, как, скажем, вселенная Marvel?
А. М. Ну, мир терапии Северного Лондона и правда очень маленький. В нем все знают друг друга. Я сам знал много своих коллег, кого-то по учебе, кого-то по работе. Почему бы героям моих книг, если они оба занимаются психотерапией, не знать друг друга? Ну и еще это очередной поклон Агате Кристи: у нее тоже все книги происходят в одной и той же вселенной. Более того, в «Подвигах Геракла» можно найти намек на то, что это общая вселенная с рассказами о «Шерлоке Холмсе». Мне нравится мой маленький кроссовер. Одна книга врезается в другую, так этот мир становится более объемным, трехмерным. Думаю, такой фокус я применю еще раз.
Фотографии: Manuel Vazquez
