Сегодня Франция перечитывает Золя. Старые трактовки, кажется, больше не актуальны. Ящики, в которые поколения литературоведов аккуратно складывали творчество писателя, похоже, рассыпались окончательно, а таблички «натурализм», «экспериментальный роман», «научный подход к людям и предметам» пожелтели и представляют сегодня разве что исторический интерес. Золя — приверженец натурализма? «Ничего подобного, — утверждает Анри Миттеран, основатель современного „золяведения“, преподаватель Сорбонны и автор биографии писателя в трех томах. — Пора покончить со школьными интерпретациями. Золя действительно провозгласил себя основателем натурализма, но его творчество выходит далеко за рамки придуманной им теории».
Прямо сейчас на французском языке пишутся десятки книг о том, кем Золя не является. Нет, он не посредственный автор, обличающий пороки народной жизни, чтобы впечатлить сытого буржуа и заработать побольше денег. «Золя, как Толкин, создает собственную вселенную», — утверждает Эмили Питон-Фуко, доктор филологии. «Золя наследует греческой трагедии, его герои — наследники богов безумия, продолжатели дионисийской традиции», — добавляет Анри Миттеран. «Для меня в романах Золя главное не сюжет, а красота и сила вымысла. Когда я его читаю, словно слушаю оперу», — отмечает режиссер Каролина Леб.
«Неважный» писатель
Социолог Фредерика Жиро признается, что стала изучать творчество Золя после того, как ее учитель литературы в престижном парижском лицее заявил, что автор истории Ругон-Маккаров — «неважный» писатель. «Мне захотелось доказать, что это не так», — отмечает исследовательница. Современники часто упрекали Золя в том, что он слишком рационально подходил к творческому процессу, упорно работал каждый день, не дожидаясь вдохновения, неприлично много интересовался гонорарами, защищал права писателей на авторские отчисления.
Братья Гонкур пеняли Золя, что он не стремился довести до совершенства каждое предложение. То ли дело Флобер! Но у Золя — в отличие от Флобера — нет наследства. И времени на стилистические игры у него тоже не было. Литература для него не только способ самовыражения, но и ремесло, которое помогало зарабатывать на жизнь. «Для Золя литература — это проект. Он придумывает образ писателя и решает ему соответствовать. Это его жизненный выбор», — объясняет социолог Фредерика Жиро.
Для Золя писательство не блажь и не причуда. Это труд, к которому надо относиться с большим уважением и отдаваться с абсолютным самозабвением. «Работа заняла все мое существование. Постепенно она похитила мою мать, жену, все, что мне дорого. <…> Стоит мне выпрыгнуть из кровати утром, как работа хватает меня и приковывает к столу, не позволяя перевести дух, преследует меня за обедом, и, жуя хлеб, я невольно думаю о том, что еще предстоит написать», — восклицает герой Золя в романе «Творчество». По мнению исследователей, эти слова писатель вполне мог бы отнести и к самому себе.
Братья Гонкур пеняли Золя, что он не стремился довести до совершенства каждое предложение. То ли дело Флобер! Но у Золя — в отличие от Флобера — нет наследства.
Читайте также
А ведь сложись жизнь по-другому, Золя мог бы ни в чем не нуждаться. Его отец, уроженец Венеции, талантливый инженер, как раз был на пути к успеху, когда внезапно заболел воспалением легких и умер в возрасте 50 лет. Эмилю в то время было только семь. Смерть отца обрекла мальчика и его мать на бедность. Вырваться из прозябания, сделать карьеру — Золя с юных лет был убежден, что достичь этой цели он сможет только упорным трудом. И в этом выборе для него — повод для гордости.
Всего лишь журналист
Золя с детства увлекается литературой. Вместе со своим школьным другом Полем Сезанном он сбегает с уроков, и, спрятавшись среди пейзажей, которые позднее напишет художник-импрессионист, мальчишки взапой читают стихи Гюго, Мюссе и Ламартина. Действие происходит в Экс-ан-Провансе, живописном городке на юге Франции, откуда по окончании школы Золя уедет в Париж. Там он поселится в мансарде в Латинском квартале, устроится простым служащим в существующее и поныне издательство Hachette и будет планомерно идти к мечте — стать профессиональным писателем.
Вначале ему придется заворачивать книги в вощеную бумагу, затем составлять короткие рекламные тексты для каталога. Позднее ему доверят писать пресс-релизы, и они будут так хороши, что часто редакторы газет станут публиковать их практически без изменений — мечта любого пресс-секретаря! В то время ремесло журналиста могло приносить больший доход, чем работа специалиста по связям с общественностью, и Золя, который не оставляет надежду преуспеть, покидает Hachette и пускается во фриланс. «Я молод и, не буду скрывать, верю в себя. Мне известно, что вы любите пробовать новых людей. Испробуйте же меня, изобретите меня! Уверяю, вы не пожалеете», — такие письма Золя рассылает в разные издания.
Его стратегия оказывается верной. Молодой журналист становится литературным и художественным критиком. В своих статьях он обзывает писателя и автора модных журналов Барбе д’Оревильи «истеричным католиком», зато энергично защищает Эдуарда Мане, картины которого не желают видеть на Парижском салоне. «Если бы у меня были средства, я бы немедленно скупил все работы Мане. Через пятьдесят лет они будут стоить в двадцать раз дороже», — пишет Золя в 1866 году. Писатель восхищается художником, который вместо пошлых красивостей, «сахарных деревьев, пряничных человечков и ванильных барышень», изображает людей, «виноватых лишь в том, что у них есть кости и мускулы». «Чем же вам не нравится Олимпия? — вопрошает писатель критиков Мане. — Тем, что она похожа на знакомых вам девушек? И что Мане ее не припудрил и не подрумянил?»
«В мире достаточно текстов, над которыми автор трудился в поте лица. Есть ли в них еще необходимость? Простой, ясный и мощный стиль — вот инструмент правды завтрашнего дня».
Читайте также
В благодарность Мане напишет знаменитый портрет Золя, где в уголке будет изображена репродукция Олимпии. Только — в отличие от оригинала — здесь обнаженная женщина в компании кота будет не смотреть в пустоту, а улыбаться писателю, сидящему за письменным столом. Как отмечают историки искусства Манюэль Шарпи и Робер Копп, Мане написал Золя в типичной обстановке того времени. В основном жилые помещения образованных парижан в 1868-м были обставлены в таком стиле: мебель, стилизованная под старину, множество китайских безделушек, японские гравюры. Избыточность, вычурность, искусственная состаренность были в то время таким же общим местом, как сегодня белые стены и мебель из Ikea. Золя на портрете в свои 28 лет выглядит не романтическим героем — как может показаться сегодня, — а тем, кем он и был на самом деле: молодым парижанином, который еще не преуспел в жизни, но твердо намерен это сделать.
До первого большого успеха — романа «Западня» — оставалось еще 10 лет. Когда ему исполнится 38, Золя сможет на полученные гонорары купить виллу недалеко от Парижа, в городке Медан на берегу Сены, обустроить там огромный кабинет с камином и написать прямо над ним Nulla dies sine linea — «Ни дня без строчки». А пока надо было зарабатывать на жизнь репортажами с заседаний парламента и первыми литературными опытами, которые можно было публиковать в виде фельетонов в тех же газетах. Достаточно лишь подписаться другим именем. В те времена пресса и литература еще не разошлись окончательно, журналистика факта только зарождалась, и редактор вполне мог пожертвовать парой депеш ради продолжения популярного романа.
Золя — как и все журналисты — учился писать быстро, изъясняться ясно, в первых строчках выражать основную мысль, вычеркивать прилагательные, предпочитать глаголы. Недоброжелатели будут называть Золя посредственным стилистом, репортером, а не писателем. Он же сам будет уверен, что автору только на пользу «ковать стиль на никогда не остывающей наковальне журналистики». «Говорят, что статьи, написанные наскоро на углу стола, могут испортить руку. Я же убежден в обратном, ничто не принесет ей большую пользу», — заявит однажды Золя. В постоянных упражнениях проходит страх перед словом, язык становится послушным. «В мире достаточно текстов, над которыми автор трудился в поте лица. Есть ли в них еще необходимость? Простой, ясный и мощный стиль — вот инструмент правды завтрашнего дня», — добавляет писатель.
Вульгарный натуралист: как работал Эмиль Золя
Золя стремится расколдовать текст, положить его под микроскоп и детально разобрать внутреннее устройство. «Как это сделано?» — вопрос, которым во второй половине XIX века задавалось все образованное общество. Люди хотели точно знать, как устроен человек, что в его поведении объясняется наследственностью, а что — влиянием среды. Возникает потребность уложить извивающийся мир на поднос и препарировать как лягушку. Жюль Верн в своих романах изобретает подводную лодку, в Лондоне пускают первую линию метрополитена, Золя читает медицинские трактаты по физиологии и решает превратить роман в научную лабораторию. Веку науки нужна новая литература. Больше нет необходимости предаваться романтическим химерам.
Надо брать человека, который ест, справляет нужду, спит, занимается сексом, помещать его в различные обстоятельства и смотреть, как он будет себя вести. Сможет ли сын алкоголички избавиться от унаследованного порока? Сумеет ли бедная провинциалка преуспеть в Париже? Золя хочет поставить как можно больше экспериментов и описать их как можно тщательней. Так у него рождается грандиозный план: взять в качестве объекта анализа одну семью и проследить за ней на протяжении нескольких поколений. Золя нарисовал генеалогическое древо и набросал план. 20 романов. Он будет обеспечен работой на следующие двадцать с лишним лет.
Золя строит свою сагу как замок, основательно и неотрывно, планомерно возводя этаж за этажом, постоянно сверяясь с чертежами. Писатель вообще любил строительство: позднее он с таким же рвением будет обустраивать свою виллу в Медане. К старинному особняку, по воле Золя, примкнут две башни — Нана и Жерминаль, по названию написанных им романов. Прежде чем приступить к работе над книгой, он собирает статьи, пишет подробные планы, проводит настоящие полевые расследования.
Перед тем как взяться за роман о шахтерах, Золя отправляется в поселок Анзен на севере Франции: там как раз 11 000 углекопов, изнуренных бесчеловечными условиями труда, объявили забастовку. Золя снимает сюртук, облачается в рабочую блузу, берет фонарь и спускается в шахту. Из его бесед с забойщиками родится замысел совсем другого произведения: изначально Золя хотел написать книгу о стачке, теперь же он решил работать над романом о надвигающейся революции. «Жерминаль» — от французского глагола germer — означает нечто зреющее, входящее в силу, готовящееся проснуться.
У него рождается грандиозный план: взять в качестве объекта анализа одну семью и проследить за ней на протяжении нескольких поколений. Золя нарисовал генеалогическое древо и набросал план. 20 романов.
Читайте также
Жерминаль — это еще и седьмой месяц в календаре, провозглашенном во Франции после Революции 1789 года. Период от 22 марта до 19 апреля — время, когда во влажной земле созревают новые семена. По мнению многих исследователей, в своем романе Золя предвидел кровавые потрясения и зарождение нового общественного устройства. Анри Миттеран убежден: в «Жерминале» Золя предсказал красную русскую революцию. Земля сотрясется и раскроется, из ее лона выйдут новые люди.
Те же методы Золя использовал и в работе над другими романами. Прежде чем взяться за «Чрево Парижа», он проводит дни и ночи на рынке Ле-Аль. Друг писателя Поль Алексис вспоминает: «В 1872 году сколько раз он (Золя) таскал меня в Ле-Аль! Он наведывался туда в любую погоду, будь то дождь, солнце, туман, снег, и в любое время суток, утром, днем и вечером, чтобы зафиксировать рынок во всех его проявлениях. Однажды он провел там целую ночь, чтобы присутствовать при приезде фермеров». Для «Дамского счастья» Золя делает серию интервью с продавцами парижских универмагов, а для «Человека-Зверя» — романа о железнодорожниках — совершает путешествие в кабине машиниста. Книга и столетье спустя остается культовой среди французских «шемино». «Это лучшее, что было написано о нашей профессии», — так охарактеризовал «Человека-Зверя» машинист на парижском вокзале Сен-Лазар в интервью France Culture в 1999 году.
Необразованный школяр
Золя пишет репортажи и делает интервью, чтобы верно описать среду, в которую он помещает своих персонажей. Эксперимент должен быть объективным. Роман — достоверным. Собрав все необходимые сведения, писатель составлял карточку с описанием каждого героя. Все наброски сегодня хранятся в Национальной библиотеке Франции и доступны для изучения. Но кто только ни критиковал Золя за такой — «школьный» — метод работы! Французские лицеисты и сегодня пишут карточки о героях литературных произведений — этот методический прием необычайно популярен, и дети обучаются такой практике с первого класса. Но то ученики — а то великий писатель! Разве не должен он во всем следовать вдохновению?
Золя доказал: можно исследовать реальность, работать — как современные драматурги из Театр.doc — в технике «вербатим», писать о проститутках («Нана»), бомжах и алкоголиках («Западня»), пролетариате и прекариате («Жерминаль», «Человек-Зверь» «Дамское счастье»), обо всех невидимых и некрасивых, нежеланных и неинтересных — и при этом создавать вселенные, затягивающие читателя как кроличья нора из «Алисы в Стране чудес». Золя пишет так, что сытый немедленно отвлекается от биржевой хроники и отчета о последней выставке импрессионистов и с интересом читает, как голодный увечный шахтер харкает углем. Золя рассказывает о том, что никого не интересует, но делает это так мастерски, что парижанин, расположившийся на террасе с бокалом красного, непонятным для себя образом проникается сочувствием к неведомым ему углекопам, пьющим прачкам и продавщицам с вежливыми улыбками, работающим по 12 часов на ногах.
Золя — хотя и использует в работе журналистские методы — пишет не репортажи на 500 страниц и не политические памфлеты. Он придумывает миры, рассказывает истории и — как его друзья-импрессионисты — создает образы.
Читайте также
Золя — хотя и использует в работе журналистские методы — пишет не репортажи на 500 страниц и не политические памфлеты. Он придумывает миры, рассказывает истории и — как его друзья-импрессионисты — создает образы. Чего стоит сцена пробуждения семьи шахтеров в «Жерминале». Подъем в три часа ночи, нечаянное погружение в сон, пробуждение, усталость, наваливающаяся с такой силой, что даже плач младенца оставляет равнодушным, разведенный вчерашний кофе, хлеб, едва смазанный маслом, — все, что можно взять с собой на обед в шахту, — горячая бурда на завтрак в чисто прибранной, пропахшей жареным луком комнате. Этот запах витает во всех аккуратных кирпичных домиках французских шахтеров, которым платят ровно столько, чтобы они не умерли с голоду.
Золя пишет яркими мазками, на каждой странице — картина, герои которой либо ожидают драму, либо переживают ее прямо сейчас. «У Золя нет ни одной сцены, где бы он не описывал, откуда падает свет», — объясняет Анка Мульштейн, автор исследования «Перо и Кисть» о влиянии живописи на литературу XIX века. Но Золя не только художник, он еще и поэт. «У писателя дар к музыке слова, он чувствует ее кожей», — утверждает Анри Миттеран.
Дурная кровь
Золя — прекрасный рассказчик и тонкий стилист? Да, но и этим он не исчерпывается. Его романы не просто талантливые зарисовки о жизни Франции периода второй Империи. История Ругон-Маккаров — предлог для размышления над человеческой заброшенностью и несвободой. Дурная наследственность в романах Золя — новое имя христианского первородного греха и греческого фатума. Человеческая природа изначально искажена, а над ней довлеет беспощадный рок. Персонажи Золя, как герои древнегреческих трагедий и современные клиенты психоаналитиков, раздираемы противоречивыми силами: жаждой жизни — и влечением к смерти; холодной матерью — и дедушкой, имевшим склонность к насилию; желанием поспорить с судьбой — и искушением оставить как есть и просто ждать, когда все кончится.
Золя, сам переспоривший судьбу, — бедный провинциал, не сумевший сдать выпускные экзамены в школе, должен был до конца дней заворачивать книги в вощеную бумагу, но стал знаменитым писателем — позволяет нескольким персонажам заново бросить кости и получить иной расклад, чем предполагался. Дениза из «Дамского счастья» не становится проституткой, а выходит замуж за владельца универмага. Этьену Лантье, главному герою «Жерминаля», удается обуздать тягу к алкоголю, превратить страсть к саморазрушению в борьбу за человеческое достоинство. Но сломленных, поверженных, не сумевших выбраться из заданных судьбой обстоятельств гораздо больше. Писать о них, по мнению Золя, — значит уже действовать в их пользу.
Где здесь натурализм? Современные исследователи убеждены: это не более чем еще одна захватывающая история, придуманная Золя для того, чтобы привлечь внимание читателя и донести до него главный смысл своих текстов: каким бы убедительным ни выглядел сценарий твоей жизни, его можно править и переписывать заново.
История Ругон-Маккаров — предлог для размышления над человеческой заброшенностью и несвободой. Дурная наследственность в романах Золя — новое имя христианского первородного греха и греческого фатума.
Читайте также
«Однажды Франция поблагодарит меня за то, что я спас ее честь»
Слово освобождает. Золя всегда это подозревал, а в 57 лет убедился окончательно. После некоторых колебаний — он прекрасно понимал, что рискует тюрьмой и потерей всего, что нажил, — последний великий писатель Франции (Гюго к тому времени уже умер) решился высказаться в поддержку Альфреда Дрейфуса, французского офицера иудейского вероисповедания, обвиненного в шпионаже в пользу Германии.
Доказательств виновности Дрейфуса не было, но армия упорствовала, потрясая секретными документами, которые она якобы не вправе обнародовать. Позднее окажется, что никаких тайных доказательств не существует, а истинный виновный, майор Эстерхази, действительно делившийся французскими военными планами с немецким посольством, по непонятным причинам был оправдан. Дрейфус в антисемитской Франции конца XIX века — идеальный козел отпущения. В глазах множества французов офицер-еврей — средоточие всех страхов и предрассудков.
Ознакомившись с делом и убедившись в невиновности Дрейфуса, Золя пишет в 1898 году открытое письмо французскому президенту Феликсу Фору. Статья «Я обвиняю!» будет напечатана на главной странице газеты L’Aurore и станет, пожалуй, самым яростным и знаменитым текстом писателя.
Статья «Я обвиняю!» будет напечатана на главной странице газеты L’Aurore и станет, пожалуй, самым яростным и знаменитым текстом писателя.
Читайте также
Далее события развиваются стремительно: армейские генералы, уже отправившие Дрейфуса на вечную каторгу, обвиняют Золя в клевете. Его приговаривают к году тюрьмы и гигантскому штрафу. Писателю удается сбежать в Англию, а его мебель в вилле Медан продают с молотка. Французская пресса разворачивает яростную кампанию против Золя. Он же убежден: «Однажды Франция поблагодарит меня за то, что я спас ее честь». Разумеется, он вновь будет прав.
«Я обвиняю!» всколыхнуло всю страну. Под нажимом общественного мнения Дрейфуса вернули с каторги, Золя смог возвратиться в Париж. В 1902 году писатель умирает в своей спальне от отравления угарным газом. В камине засорился дымоход — или его кто-то привел в неисправность, полагает Анри Миттеран. Врагов у Золя, добившегося текстом на шесть колонок освобождения злейшего врага правой Франции, было предостаточно. На похоронах писателя наконец было сказано, кем он был на самом деле. Не натуралистом, моралистом или карьеристом. «Он был человеческой совестью», — скажет про него друг Анатоль Франс.
