Много лет назад я подрабатывал в одном журнале. Однажды редакция дала мне задание. Нужно было сходить на съемки телесуда, посмотреть, как все происходит. И написать об этом. На эфире, куда меня отправили, обещали разобрать скандальное дело об убийстве мальчика-гея.
Дали телефон бригадира массовки: позвони, мол, и выясни, в чем там дело. Я ответил редакции: есть!
Позвонил. Бригадир Ольга сказала, что «суд» действительно будут снимать, но она не в курсе, кого судят и зачем. Приходите, но только сначала посетите, я вас прошу, новое шоу «Сестер Зайцевых»: там недобор.
«Чем пахнет?»
В назначенный день и час я стоял во дворе старого завода, отданного под офисы и студии. Телефон Ольги не отвечал. Потом ответил и закричал, что я опоздал на семь минут. Предложил самому искать ангар, где идут съемки. Я нашел на удивление быстро.
Съемочная площадка напомнила мне заболевшую программу «Разрушители легенд» канала Discovery. В импровизированном гараже мне предложили сесть на автомобильное колесо.
Я огляделся. Рабочий приделывал пружину к двери, оператор подходил к камере, тряс ее и шел смотреть на пружину рабочего. В небольшой комнатке находился звукооператор и режиссер, похожий на покойного Романа Трахтенберга. Он сидел на стуле и чесал что-то под свитером. Рядом на диване сидели сами «Сестры Зайцевы» — мужской дуэт из Камеди-клаба. Один мужик был лысый, а другой нет. Они и были комическими «разрушителями легенд».
Через полчаса начали съемки. Ведущие пригласили фокус-группу. До этой минуты мне казалось, что фокус-группа будет состоять из меня. Но вдруг дверь открылась, и в наш гараж вбежало несколько человек: три женщины и один мужчина с подвижным носом.
Нас выстроили полукругом, как ансамбль народной песни. Затем предложили закрыть глаза и нюхать нечто. Я услышал, как женщины рядом начали хохотать во весь голос. «Языком не трогать», — попросили ведущие. «Не понимаю, что это, — призналась одна из женщин. — Носок?» Потом я услышал, как мужчина с подвижным носом заработал им во всю мощь: он тоже нюхал. «Платок?» Наконец очередь дошла до меня. Нечто ткнулось мне в лицо. «Скажите, Валерий, вы когда-нибудь нюхали клей?»
Заработанные деньги пахли потом, студенческой нищетой и наггетсами из «Пятерочки». Я купил их тем же вечером.
Читайте также
Я поочередно нюхал три предмета и ни один из них не смог опознать. Наконец нам разрешили открыть глаза. Оказалось, мы нюхали деньги: бумажные купюры, монеты и даже пластиковую карточку. Оказалось, что таким образом мы проверяли фразу «деньги не пахнут».
Когда съемки закончились, с нами рассчитались теми же банкнотами, что мы нюхали. Четыреста рублей каждому. Выйдя из студии, я еще раз понюхал деньги. Но теперь они пахли совсем по-другому, как ремесла в стихотворении Джанни Родари. Заработанные деньги пахли потом, студенческой нищетой и наггетсами из «Пятерочки». Я купил их тем же вечером.
«Страшный суд»
Через несколько дней я отправился на телесуд, ради которого и звонил бригадиру Ольге. Это была женщина невнятного возраста, в черном свитере с блестящей розой из пайеток. Ольга провела нас в раскаленную студию: слепящие софиты боролись здесь с московской зимой. Было жарко.
Ольга посадила некрасивых старух назад, умерено уродливых женщин — в середину, а меня и блаженного старичка — вперед. Появился режиссер площадки, в сверкающих брюках на толстых ногах. Он попросил:
— Вот вы, уважаемая старушка, после команды «работаем!» начинайте пробираться к своему месту, а вы, молодой человек, — обратился он ко мне, — поинтересуйтесь у соседа, сколько времени.
Сверкающий режиссер ушел. Прошло еще минут пятнадцать, после чего раздалось: «Ррработаем!»
Старушка, размахивая сумкой, полезла к своему месту. Я повернулся к старичку и вежливо спросил:
— Не подскажете, сколько времени?
— Пять часов! — закричал старичок.
Переснимать не стали: живого звука все равно не будет.
Возник еще один режиссер. Невидимый… Это был женский голос, который говорил откуда-то сверху. Он всех видел и всем давал указания.
Начали съемку первого эпизода. В нем свидетель, которого истица называла «мой хахаль», должен был устроить драку с прокурором. Тот заранее засунул за щеку пилюлю с краской. Съемка началась. Свидетель ударил прокурора по лицу, тот хрумкнул. Изо рта его вылилась лужица искусственной крови.
— Зрители! — кричал женский голос в динамиках: — Живо реагируем на драку! Берите пример с женщины в желтой кофте! Посмотрите, как ее трясет!
Женщина в цыплячьей кофте действительно дрожала и стучала ногами по полу. Я удивился тогда, что такая простая женщина, совсем не актриса, так искренне сходила с ума.
Читайте также
Женщина в цыплячьей кофте действительно дрожала и стучала ногами по полу. Я удивился тогда, что такая простая женщина, совсем не актриса, так искренне сходила с ума.
Съемку продолжили. Появились обвиняемый и истица.
— Стоп, стоп! — голос режиссера остановил съемку. — Истица, я вспомнила: вы три месяца назад уже сели за убийство.
Зал захихикал.
— Отсидела, выходит, — сказала актриса.
— Но вам дали восемь лет, — вспоминал голос. — Черт!.. А снимать-то нужно… Хорошо, дайте ей какие-нибудь дурацкие очки. Может, не узнают. Начали!
Итак, обвиняемый — врач, который лишил истицу возможности рожать, перевязав ей маточные трубы. Потому что она плодит детей, чтобы получать от государства деньги. И вообще все дети, которых она родила, какие-то корявые. Врач решил, что ей хватит. И решил стать российским доктором Менгеле.
Я сидел и думал: «Стоп, а где мальчик-гей? Или эмбрион оказался геем? Но как об этом узнали?.. Или… я просто попал не на тот суд». А если я не напишу про него, то… Не будет моего гонорара! Нет, об этом нельзя думать. От этой мысли болит живот. Я должен думать о чем-то хорошем. Например, о том, что над земным судом стоит суд Божий. И он сейчас смотрит на нас сверху и готовит каждому по заслугам. Ключевым становится слово «готовит». Господь разогревает сковородку, но не для грешников, а для праведников. Ведь сковорода — это символ кухни, где пекутся блинчики. Грешники же вечность проводят в пустой морозилке. И жрут там лед со стенок.
«Отмщение Аз воздам», — с этой шуткой появился сам телевизионный судья. Это был крупный широкогрудый мужчина. Зажав папку под мышкой, он прошел к центральному столу и сел за табличкой «К. А. Бычков».
Начали съемку суда. Истица все время что-то кричала про свои маточные трубы, судья штрафовал ее за крик. Потом начал кричать подсудимый. Судья снова застучал молотком.
Адвокат вызвал мать истицы. В зал вошла женщина с коляской, набитой детьми непутевой дочери. Увидев истицу, мать начала причитать и нести отсебятину. Еще минут десять режиссер учил ее называть детей по сценарию.
Наконец наступает важнейший момент. Девочка — дочь истицы — должна была посмотреть на мать и спросить у бабушки: «Это моя мама?» Но бабушка выглядела как контуженная и несколько раз все портила. Сначала она спросила у дочери: «Ты моя мать?» Затем у судьи: «Это моя дочь?» Затем у внучки: «Кто ты такая?»
— Вы можете молчать?!! — закричала с потолка режиссер. — Я сама дам сигнал девочке!
Но бабушка выглядела как контуженная и несколько раз все портила. Сначала она спросила у дочери: «Ты моя мать?» Затем у судьи: «Это моя дочь?» Затем у внучки: «Кто ты такая?»
Читайте также
А девочка, правда, загляденье. Тихая, спокойная, сидит на коленях и моргает. И вот съемка вновь доходит до ключевой фразы, в зале наступает тишина… Бабушка замерла, поджав губы. Видно было, что ей хочется спросить: «Кто я такая?»
Но она молчит. Все молчат. Сверху раздается голос режиссера:
— Говори, моя хорошая.
Девочка поводит глазками, смотрит на истицу и выговаривает:
— Это моя мама?
Все потрясены. Актер, играющий пристава, снимает с головы фуражку. У моего соседа — блаженного старичка — дрожит борода и мешки под глазами. Женщина в желтой кофте сидит, приложив пальцы к губам: девочка ее переиграла. Судья Бычков и тот краснеет под пудрой.
— Браво! — восклицает режиссер.
— Перерыв! — кричит бригадир Ольга.
Мы выходим из зала. Я подхожу к Ольге и спрашиваю, когда же убьют мальчика-гея. Ольга отвечает, что не знает. Но в любом случае на следующие съемки меня не пустят — туда записаны другие люди. «Но…» «Ваши шестьсот рублей».
Ольга выдает мне две купюры: пятьсот и сто. Роза из пайеток сверкает на груди бригадира, она поворачивается и уходит. На спине ничего нет, кроме прилипшей белой нитки.
Я опускаюсь на стул в коридоре. Как обидно! И о чем я буду писать? О маточных трубах? А если я не напишу про убийство мальчика-гея, то не получу две тысячи рублей гонорара. Четыреста рублей от «Сестер Зайцевых» я давно проел.
Что же делать?.. Я сел и стал придумывать. Значит, так, гомофоба зовут Сергей. В самом имени зашифрована его борьба, но это борьба с собой. Он убил парня-гея, которого зовут Олег. В суд на убийцу подал Виталий — это бойфренд покойного. Стоп, а нужно ли подавать в суд на убийцу? Или дело начнут расследовать без иска? Вроде бы должны, но убит-то гей, поэтому…
Короче говоря, нужно поискать в интернете. Но как же не хочется ничего искать, как же хочется просто две тысячи рублей! В голове моей возникала галерея образов: друг покойного, мать покойного, отец покойного. Он стыдится, а мать говорит: «Все равно он был моим ребенком!» Отец бросает Виталию: «Ты развратил моего сына!» «Зато я дал ему любовь! А что дали вы?» «Заткнись, голубой щенок!» Судья стучит молотком. «Вы его убили! Вы!» «Ах ты педик!» Начинается драка. Отец бьет Виталия, женщина в желтой кофте вынимает из сумки нож, прокурор раскусывает пилюлю с кровью, она льется на рубашку. Виталий выхватывает пистолет и кричит: «Знакомьтесь: мой ствол!» И стреляет вверх. Из-под потолка падает режиссер — та самая, которая управляла всем этим судом. Страшным судом.
Я приглядываюсь: отверстие в ее черепе — это щель в копилке. А внутри — деньги. Бумажные купюры, мелкие монеты. Сложи вместе — и будет несколько тысяч.
Читайте также
Пауза.
Мы смотрим на нее: простая русская женщина с простреленной головой. Я приглядываюсь: отверстие в ее черепе — это щель в копилке. А внутри — деньги. Бумажные купюры, мелкие монеты. Сложи вместе — и будет несколько тысяч… На них можно купить и наггетсы, и масло, а еще имитированную красную икру. Все это стоит на столе, а стол — в облаках.
***
В редакции я честно признался, мол, так и так, нюхал деньги, слушал историю про маточные трубы, на убийство гея не попал — там был аншлаг. Редактор меня успокоил: ничего страшного, есть и другие скользкие темы. Например, мужская проституция. Сколько зарабатывают сегодня жиголо? «Сколько?» — спросил я. «Вот пойди и узнай».
В моем кармане угасали шестьсот рублей, оставшиеся от телесуда. Я решил, что если проституция принесет мне в четыре раза больше, чем литература, то… Я займусь ей. Ладно, хотя бы в три. В два… Но простит ли меня Господь за то, что я променял чистый лист на грязную простыню?
Помоги мне, Господи! Жизнь страшна, но суд Твой — еще страшней.
