Несколько лет назад я опубликовал краткую версию этой истории в «Живом Журнале». На следующий день у Театра.doc меня встретил его худрук Михаил Угаров.
— Валера, у вас есть мозги? — спросил он, закурив.
— Михаил Юрьевич? — переспросил я.
— Я когда прочел ваш пост, то подумал: «Вот [дурак]!»
— Михаил Юрьевич?
Угаров затянулся сигаретой и сказал уже спокойнее:
— У нас и так проблемы, а вы такие вещи публикуете…
Конечно, я тут же удалил пост. Но с тех пор эта история стала частью моего устного репертуара. Бродский, чтобы показать свою особую расположенность к гостям, говорил: «Хотите, я разбужу для вас кота?» Я, чтобы показать расположенность, вспоминал в лицах события того вечера.
Прошло много лет, и я могу рассказать вам эту историю. Но все же заменю некоторые имена — из уважения к участникам событий.
***
Итак, 2008 год, у Театра.doc юбилей. Показывают «Соколов», мою первую пьесу. Спектакль шел на площадке в Трехпрудном переулке. Те, кто там был, помнят — это было подвальное помещение, чьи окна выходили на улицу. Лето стояло жаркое, и окна были открыты. Поэтому из зала зрители могли видеть пару сильных мужских ног. Они принадлежали драматургу Кириллу Комарову — автору жестких и сочных текстов. В зале шел спектакль, а на улице к ногам Комарова опускался вечерний туман, заливаясь в окна…
Я в зале. Среди зрителей еще один драматург — Жанна Николаева. Она сидит на одном из дальних мест, ряду на третьем-четвертом. И вот в конце второй сцены Николаева встает и идет к выходу. «Ну ничего, дорогая моя, я тоже уйду с твоей пьесы», — думаю я. Нас разделяет буквально полшага, когда Николаева вдруг… падает. Буквально у моих ног.
Это так неожиданно, что несколько секунд я просто смотрю на нее. Парень-зритель хватает Николаеву за ноги и кричит мне что-то. Он хочет, чтобы я брал за подмышки. Беру. Несем на улицу, на воздух. Кладем Николаеву на стулья. Она спасена.
Я остаюсь охранять тело Николаевой. Спектакль решено продолжить.
Итак, я сижу перед театром и глажу Жанну по голове.
— Прости… — говорит она, открыв глаза.
— Ничего, ничего, маленькая моя, — глажу я ее, — я приду на твой спектакль и проблююсь в зале.
Мы улыбаемся друг другу. Тут, казалось бы, можно опустить занавес и закончить историю. Но она только начинается.
Как вы помните, из зала мы видели сильные ноги драматурга Комарова. И вот теперь мы на улице, у его ног. Комаров стоит рядом и смотрит на нас очарованными глазами. Он смотрит будто сквозь нас — куда-то в иномирие. И тут я начинаю догадываться, что… Его ноги окружал не вечерний туман… Это дым, исходящий от самого Комарова.
И вот в конце второй сцены Николаева встает и идет к выходу. «Ну ничего, дорогая моя, я тоже уйду с твоей пьесы», — думаю я. Нас разделяет буквально полшага, когда Николаева вдруг… падает.
Читайте также
Догадка моя превращается в двух крепких мужчин в штатском. Они быстро подходят к Комарову. Мелькают корочки из красного балакрона. Предъявляют удостоверения, а с ними и вопрос — что вы курите? Показывают на бутылку в руках Комарова. Скажем так, назначение у нее как у древнеиндийской «ловушки снов». Она помогает грезам войти в этот мир.
Мужчины давят на Комарова, звучит фраза «Уберите руки». Это мужчины пытаются его обыскать. «Я сказал, руки уберите». Но мужчины настойчивы. Один из них хватает Комарова за оборотную часть. Но Комаров столь же проворно опускает руку в задний карман. Пальцы выбрасывают на асфальт нечто. Какие-то кристаллики.
Дремавшая на мне драматург Николаева поднимает голову. Она смотрит на кристаллики. И тут я понимаю, что было причиной ее обморока. И это не моя пьеса. Нет.
И вот эти кристаллы, пролетев по воздуху, падают мне под ноги. Один из ментов кидается ко мне с криком:
— Что он бросил?
И тут мы смотрим друг на друга — я и мент. Он атлет, а я писатель с физиономией долгопята. Он смотрит на меня и Николаеву, и мы в его глазах — банда.
— Что он бросил, я спрашиваю?!
— Не знаю.
Напарник держит Комарова, я поддерживаю Николаеву. Мент смотрит то на кристаллы, то на меня. И в это мгновение из зрительного зала раздается крик.
То, что произошло дальше, непросто объяснить, но я постараюсь. Итак, все это время шел спектакль. К этой минуте пьеса дошла до сцены, где происходит большой конфликт — между матерью и бабушкой. Мать играет народная артистка России Татьяна Владимирова, а бабушку — актер Дмитрий Уросов. В этой сцене есть свекровь, которую играет другой мужчина-актер — Денис Ясик. По сюжету пьесы бабушка лежит на полу и воет. А дочь ругается матом. Такая вот новая драматургия.
И все это через открытое от жары окно видит мент. Двух мужиков в женских халатах, один (с бородой!) лежит на полу, воет, а его матом кроет какая-то тетка.
Мент не понимает, что перед ним спектакль. В его голове все иначе: мужик с бутылкой сбросил кристаллы фраеру с телкой. А тут, в подвале, еще и притон, а в притоне — драка трансвеститов.
Мент бросается вниз по лестнице. Я понимаю: через несколько секунд он влетит в зал. И сорвет спектакль. Второй раз.
Я бросаюсь следом и делаю то, чего нельзя делать. Но я безумен от всех событий. И спектакль важней. Так я хватаю за плечи, его — огромного мента.
— Стойте! Стойте! Это спектакль! Это театр! Театр!
Мент резко оборачивается, его ноздри дымятся. Еще секунда — и он меня убьет. Просто раскрошит. В кристаллы. Он делает движение-бросок. Я успеваю крикнуть:
— Это я написал! Валерий Печейкин!
Закончилось все хорошо. Комарова отпустили. Николаева пришла в сознание и ушла терять его в ресторан «Рюмка». А мой спектакль доиграли. Долго аплодировали.
Читайте также
«Петровы в гриппе»: интервью с Антоном Фёдоровым — режиссером спектакля по роману Алексея Сальникова
Эти слова его останавливают. Почему — до сих пор не знаю. Мент смотрит на меня спокойнее, даже с интересом. Задыхаясь, я бормочу:
— Я драматург, писатель… Это пьеса… О моем детстве… Это мои мать и бабушка. Моя семья…
Он сморит на меня, и я — на него. Мы начинаем различать лица друг друга. Я вижу волоски в его ноздрях, толстую красную шею, цепочку с желтым крестиком. Плавающий кадык. Я смотрю в серые его глаза и повторяю:
— Это я написал. Я автор.
Говорю это так, будто я Господь, который показывает Сатане созданный мир. Тот, который он хотел уничтожить. Но я не дал.
— Ну, [блин], и театр, — говорит Сатана. И обойдя меня на узкой лестнице, выходит на улицу. Его пот и дезодорант остаются в воздухе. Я слышу, как тихо в зрительном зале: начинается финал.
Закончилось все хорошо. Комарова отпустили. Николаева пришла в сознание и ушла терять его в ресторан «Рюмка». А мой спектакль доиграли. Долго аплодировали. Один зритель пожал мне руку и сказал: «[Отлично]!»
В тот вечер пьеса шла в последний раз. И это был лучший спектакль. Он сверкнул и пропал, как брошенные в воздух кристаллы.
Театра на этом месте уже нет. Лето прошло, жара тоже, окна закрыли.
Занавес.
