Я сейчас скажу ужасную вещь: я не люблю русский рок. Не люблю ни его пафоса, ни его поэтики, ни его подражательности или, наоборот, его ужасно неорганичной фольклорности. За редким исключением, наши рок-звезды кажутся мне доставленными с «Алиэкспресс» копиями своих западных образцов: вроде те же, но тут краска сошла, тут нос какой-то кривой, а тут почему-то только четыре пальца на руке. Но. В последнее время, читая новости, я как-то неожиданно для самого себя начинаю тихо насвистывать строчку Шевчука «Что же будет с родиной и с нами?». И, надо сказать, чем чаще я читаю новости, тем чаще насвистываю. Даже так: свист преследует меня с утра до вечера вот уже недели две.
История нашей страны — это не колея с живописными видами впереди и широким хвостом прошлого сзади. Наша история похожа на робот-пылесос, который мыкается вслепую по огромному дому и, как только упирается в новое препятствие, тут же меняет курс на 180 градусов. Но вот уникальный случай! Коронавирус. Россия в кои-то веки разделяет мировую судьбу. Ее «особенная стать» на время прячется в тень. Действительно. Когда такое последний раз было, чтобы вопросы идеологии, политики, национальной идентичности и гордости настолько теряли свою важность?
Вдруг ни с того ни с сего мы сами не заметили, как сидим за общим столом, в кругу семьи народов. Никто нас не унижает, никто нами не восхищается. И место наше и не сбоку, и не во главе, а ровно такое же, как и у всех. И боимся того же, что и все, и уповаем на одно и то же. И ничего. Оказывается, что чувства и мысли у сапиенсов от Филиппин до Канады мало чем друг от друга отличаются. И плачем, и смеемся одинаково. Хотя нет. Вру. В России все-таки смеются на свой лад. Из всех разновидностей смеха нам ближе всех тот, что в психиатрии называется gelasmus, или, если по-простому, истерический.
В России все-таки смеются на свой лад. Из всех разновидностей смеха нам ближе всех тот, что в психиатрии называется gelasmus, или, если по-простому, истерический.
Впрочем, действительность и правда располагает к смеху. Пускай и нездоровому. Сама обстановка притягивает ситуации, которые, уверен, никогда бы не случились в более скучные времена. Только в эти дни и только на Патриарших прудах полицейские могли задержать и отвезти в отделение гражданина Иисуса Воробьева, выгуливающего пса по кличке Платон. И мы не можем не смеяться над этим. И в этом смехе нет ни капли богохульства. Это смех сострадающий. И не только по отношению к гражданину Иисусу, но и к задержавшим его полицейским, и к собаке Платону, и к Патриаршим прудам, да и к нам самим тоже. Потому что такой смех выводит нас из ряда жертв и помогает хотя бы мысленно почувствовать себя неуязвимым для палача.
Да сколько еще примеров, когда жизнь дает стоочковую фору вымыслу. Более того, есть проявления жизни, которые, перенеси их без изменений на бумагу, будут выглядеть вычурными и надуманными. Как ни странно, естество жизни задыхается в атмосфере искусства. Как, впрочем, и наоборот. Мы можем восхищаться девушками Модильяни на картинах, но шарахнулись бы от них, встреться они нам на улице. В магазине мы бы наверняка прошли мимо яблок Сезанна. Что уж говорить про миры Пикассо или Гойи.
Я написал однажды: в недостатке есть свое обаяние, и дефицит обостряет наши желания. Россияне от скуки потянулись к творчеству. До пандемии в России, по самым скромным подсчетам, насчитывалось порядка семисот тысяч писателей. Что-то мне подсказывает, что после пандемии их количество возрастет в разы. Другие, устав делать из макарон парики для своих котов, увлеклись живописью.
Феномен последних дней — «Изоизоляция», группа в социальных сетях, где каждый может запостить свою вариацию на сюжет какой-нибудь картины. Мы видим «Звездную ночь» Ван Гога и рядом самодельную копию: звезды, сделанные из яичных желтков, туманность, вымазанная майонезом. Небо из старой кофты, а городок внизу составлен из пилюль и таблеток. Или: груда разноцветной посуды организована так, что и правда до слез напоминает «Девятый вал» Айвазовского. Какой-то отец семейства, почтенный pater famillias, разлегся в одних трусах на кровати, стыдливо выставив руку. Его чихуахуа в роли служанки на заднем плане выглядывает из-за икеевской занавески. Это «Даная» Рембрандта. Ленин на броневике — ферзь на консерве из-под килек, красные флаги — фантики ротфронт, а демонстранты вокруг — соответственно, разные шахматные фигуры. Троица Рублева — натертые специями куриные окорочка с нимбом лимонных долек. За считаные минуты публикации набирают десятки тысяч лайков и сотни перепостов.
Сегодня мы все — потерявшиеся дети, которые в слюнях и слезах громко зовут маму. Но мамы нет. Как нет и фонтана для встречи в виртуальном ГУМе. Неравноценная замена, слабое утешение — социальные сети.
Участники хвалят, спорят, поправляют друг друга. Например, хореограф раздраженно комментирует позитуру модели на картине «Утро»: «Открытую ногу не в сторону, а за себя!!! Это первый арабеск, и на картине Яблонской это явно видно!!!» В группе уже порядка двухсот пятидесяти тысяч участников. Кто-то скажет: безвкусица и пошлость. И будет абсолютно прав. Пошлость. Но, как писал Тургенев в «Отцах и детях», пошлость порой бывает необходима: она ослабляет слишком высоко натянутые струны.
Сегодня мы все — потерявшиеся дети, которые в слюнях и слезах громко зовут маму. Но мамы нет. Как нет и фонтана для встречи в виртуальном ГУМе. Неравноценная замена, слабое утешение — социальные сети. Мы смотрим друг на друга, как в кривое зеркало: легионы девушек с жемчужной сережкой, дивизии безухих Ван Гогов, батальоны незнакомок, эскадрильи прилетевших грачей. Вот бы пустить их всех колоннами по Тверской. Устроить после всего этого настоящий карнавал косплееров. Такой вот сон в летнюю ночь. Через эти посты мы узнаем свою потерянность. Мы смеемся над самими собой, над обстоятельствами, которые перевернули наши жизни. И от того, что мы испытываем одновременно одни и те же эмоции, наш смех становится поистине гомерическим. Удивительно, но, только отгородившись друг от друга в ячейках квартир, мы наконец по-настоящему почувствовали свое единение.
А что еще остается делать? Я, к примеру, наслаждаюсь рассказами Ивлина Во. Пересматриваю Чаплина и Сидни Поллака. Врубаю старый проектор и кручу на стене детские диафильмы. При этом ощущаю себя почему-то фюрером, который смотрит хронику в пустынном кинозале. Ну а сейчас я допишу эту заметку, выпью сто грамм и выйду с гитарой на балкон петь Шевчука. А потом и Чижа. А потом и БГ. Соседи привыкли. Никто не жалуется. Даже рады.
Автор фотографии Григория Служителя — Наталья Зыкова
