Когда я был маленьким и нас опрашивала классная руководительница, где мы живем (проверка: знаем ли мы свой адрес), все вставали и говорили: такая-то улица. Кто-то до меня сказал: «4-я Сокольническая». А я не знал своего адреса.
Когда очередь дошла до меня, я встал и сказал: «Сокольническая». Ну логично же. Я живу в Сокольниках, значит, и улица с тем же названием.
А Ариадна Владимировна говорит: «Нет». (Я еще удивился: надо же, какая молодец, всех помнит, кто где живет. Неслучайно ее назвали Ариадной.)
Прошли годы. И только потом я понял, что у нее в журнале на последних страницах все было записано. Как и в моем учительском, когда уже сам преподавал.
В общем, человеком сообразительным я был всегда.
В отличие от моркови.
Она, например, не всегда была оранжевой.
…Оказывается, не только миниатюрные собачки и голые кошечки, но даже оранжевая морковь выведена человеком. Изначально морковь была белой и фиолетовой, но чем больше в ней сахара — тем она желтей. И вот сладкий оранжевый сорт был создан в честь Вильгельма Первого, принца Оранского: выведен в XVI веке одним голландским садоводом. Попытка же все отыграть обратно и начать продавать морковь натурального цвета в 2002 году в Британии потерпела неудачу. А нечего!
…«В порядке все, в насмешливом порядке».
Эта строчка — из стихов поэта-дурака Нельдихена (ударение колеблется: кто-то пишет, что на первый слог, Википедия утверждает, что на второй).
Сергея Евгеньевича ввел в «Цех поэтов» Николай Гумилев и очень этим гордился. На заседание литературной студии «Звучащая раковина» Нельдихен всегда являлся с большой морковью в нагрудном кармане.
Разумеется, морковь была ярко-оранжевой.
«Все великие поэты мира, существовавшие до сих пор, были умнейшими людьми своего времени. <…> Но вот свершилось чудо — явился Нельдихен — поэт-дурак. И создал новую поэзию, до него неведомую — поэзию дураков».
Читайте также
Женщины — двухсполовинойаршинные куклы,
Хохочущие, бугристотелые,
Мягкогубые, прозрачноглазые, каштанововолосые,
Носящие всевозможные распашонки и матовые висюльки-серьги,
Любящие мои альтоголосые проповеди и плохие хозяйки —
О, как волнуют меня такие женщины!
«Все великие поэты мира, существовавшие до сих пор, были умнейшими людьми своего времени. <…> Но вот свершилось чудо — явился Нельдихен — поэт-дурак. И создал новую поэзию, до него неведомую — поэзию дураков». Так сказал Гумилев, принимая Сергея Евгеньевича в «Цех поэтов». Не уверен, что это было приятно самому Нельдихену. Кстати, сперва его фамилия звучала так: Нельдихен-Ауслендер. Но вторую часть пришлось отбросить. В Москве уже был и печатался молодой писатель и драматург Сергей Ауслендер. Зачем отражаться в зеркале фамильного двойника?
Нельдихен писал не то верлибры, не то белые стихи. Скорей всего под влиянием Чуковского (вернее, переводов последнего из Уитмена), странным нерифмованным стихом.
Поэт прочел стихи о носе, о воришке,
Недобродетельную бросил мысль —
И заглянули все в лицо поэта.
Прочел прозаик —
Никто его воришкой не назвал.
Он может высказать все, что захочет,
От имени героя своего рассказа, —
И лично к автору никто не придерется.
Легко прозаику!
«Это же Дмитрий Александрович Пригов!» — воскликнем мы. Но к Дмитрию Александровичу было трудно придраться, а к автору этих строк — легко.
В 1931 году Нельдихена отправляют на три года в ссылку в Казахстан: обычная история для людей его происхождения (сын отставного царского генерала, никто его ссылке и не удивился). Когда он вернется, то безуспешно попытается устроиться в Ленинграде, осядет в Москве, напишет письмо поэту Николаю Тихонову, который уже постепенно становится советским начальником. «Прочти, дорогой Николай Семенович…»
Уж не знаю, что ответил дорогой Николай Семенович, но скорее всего прочел, потому что судьба немного улыбнулась. Последняя публикация Сергея Нельдихена была сделана в первом номере «Литературного обозрения» за 1941 год и посвящена Козьме Пруткову (кстати, ведь есть что-то в его стихах и от этого персонажа?).
Но на этом улыбки закончатся.
Бирюзою перстня божьего
Небо нынче не заткнуто, —
Небо серое.
Но зато и в бурю осенью
На деревьях загорелых
Листья солнятся.
В городах во время праздника
Марш дудит солдатскошагий; —
Разве весело?
Совсем не весело.
Если бы не война, если бы не немецкая фамилия, то, может быть, и пронесло бы. Уберегла бы судьба поэта-дурака. (Хотя не уберегла она ни поэта-отца, ни поэта-цветка — что ж с первым-то тогда церемониться?)
Сразу после начала войны, 30 июня, Сергей Нельдихен был снова «превентивно» арестован и погиб в 1942 году в ГУЛАГе при обстоятельствах, за давностью лет и незначительностью погибшего не уточненных.
Читайте также
Сразу после начала войны, 30 июня, Сергей Нельдихен был снова «превентивно» арестован и погиб в 1942 году в ГУЛАГе при обстоятельствах, за давностью лет и незначительностью погибшего не уточненных. Шутовская оранжевая судьба-морковь в кармашке пиджака поэта не уберегла.
Как не уберегла судьба и человека, из-за которого Нельдихен отказался от второй части своей фамилии.
Сергей Абрамович Ауслендер, которому как-то Гумилев посвятил стихотворение «Маркиз де Карабас», был арестован 22 октября 1937 года, обвинен в антисоветской агитации и пропаганде, приговорен «тройкой» 9 декабря к расстрелу и потом казнен.
…Сегодня утром я застал на кухне двух мух. Они были жирные, половозрелые. Это было непонятно.
На дворе стоит ноябрь, мух не может быть в природе.
Но они были. И бились о стекло.
Я подумал: труп. Где-то спрятан труп. На каком-нибудь этаже. И вот они прилетели из вентиляционной решетки.
Или протечка.
Они завелись во влажном сумраке — например, под ванной. Или под раковиной.
Я сунул руку туда и туда, везде было сухо.
А мухи бились о стекло. Неведомо откуда взявшиеся. Потусторонние. Опоздавшие на целое лето.
— Летите! — сказал я им и открыл окно.
Но не тут-то было. Их пришлось почти выталкивать.
И вот они полетели — в холод, надвигающуюся зиму, бесцельные, нетрупные, непротечные, неизвестно откуда взявшиеся в моей отдельно взятой квартире.
Где они теперь, где жизнь, где лето, где тот муравей, который их где-нибудь приютит?
