«Время и снова время», Бен Элтон
Главный герой книги Хью Стэнтон живет в 2024 году и однажды отправляется в 1914-й, чтобы предотвратить убийство Франца Фердинанда. Но организаторы вояжа не настолько глупы, чтобы считать, будто сохранение жизни эрцгерцога — страховка от начала Первой мировой. Стэнтону нужно еще и убить кайзера Вильгельма, который, как полагают они, несет наибольшую ответственность за развязывание кровавой бойни.
Сюжет на первый взгляд обещает эксплуатировать прием «эффекта бабочки», но вместо этого служит скорее поводом для разговора на совершенно толстовскую тему — о роли личности в истории. Может ли один человек изменить ход событий? А двое? А если воздействовать на историю сразу с нескольких сторон? Бену Элтону удается нечто намного большее, чем просто рассказ о приключениях «попаданца»: книга, ни на миг не теряя в увлекательности, подбросит читателю и поводы улыбнуться, и причины изумиться. Современный и живой текст, который странным образом больше похож на «Рика и Морти», чем на привычную классику о Первой мировой.
«На Западном фронте без перемен», Эрих Мария Ремарк
Та самая незыблемая классика, которая, впрочем, на излете 1920-х выглядела очень провокационной книгой — из-за жестоких сцен, из-за очеловечивания солдат Германской империи, из-за «похабщины». Роман может шокировать и сегодня, но не столько окопной правдой, сколько ремарковским умением переключить оптику читателя: взглянуть на мир глазами «агрессоров», а на самом деле обычных мальчишек — это дорогого стоит.
Как всегда у немецкого классика, в книге важен мотив мужской дружбы — проверенной экстремальными обстоятельствами. Словно предвосхищая франкловского «Психолога в концлагере», Ремарк описывает дружбу как то, на что стоит опереться в чрезвычайных ситуациях, опереться, чтобы сохранить собственную душу — и вернуться домой. О том, что происходит с душой дома, после окопов, немецкий писатель расскажет в условном сиквеле — романе «Возвращение».
Читайте также
«Иго войны», Леонид Андреев
Редкая русская книга, от и до посвященная Первой мировой и ее восприятию современником. Леонид Андреев, которого иные литературные критики обвиняли в излишнем «журнализме», вообще был ответствен за передачу zeitgeist’а, духа времени. «Бездна», «Рассказ о семи повешенных», «Красный смех», другие его произведения, даже не указывая прямо на время и место действия, отчетливо связаны с событиями рубежа XIX–XX веков. Чувства героев при этом по-экспрессионистски выкручены на максимум, а жизнь подбрасывает персонажам исключительные, экзистенциальные ситуации. Мог ли такой автор обойти вниманием великую войну?
Подзаголовок повести — «Признания маленького человека о великих днях»: книга представляет собой дневниковые записи простого клерка, не подлежащего призыву из-за возраста. Война поначалу как будто не касается Ильи Петровича Дементьева, однако вскоре расходящимися волнами начинает влиять и на его жизнь: когда на фронт уходит брат жены, на плечи Дементьева ложится забота о большой тещиной семье и одна беда следует за другой. Трагедия, разворачивающаяся «где-то там», где-то на берегах Соммы или в Галиции, на самом деле затрагивает всех — и то, как дыхание истории оборачивается трупным зловонием в родном доме Дементьева, Андреев показывает с выдающимся мастерством.
«Похождения бравого солдата Швейка», Ярослав Гашек
У Петра Вайля в «Гении места» был замечательный пассаж о таком явлении, как «швейковина», полной противоположности «кафкианы». «Швейковина» — это умение пассивно, порой неосознанно противостоять окружающему абсурду и даже самую тяжелую ситуацию принимать с иронией и юмором. Кто, если не бравый солдат Швейк, может научить нас столь ценному навыку или скорее даже жизненной философии?
Если героя «Ига войны» мировая история приводит на грань самоубийства, то Швейку все нипочем: он слишком любит жизнь, а на всякую неприятность реагирует чуть ли не криком «Ура, приключение!». Ушлый, хитрый и обескураживающе добродушный, герой Гашека потрясающе антихрупок — что в окопах, что на мирных пражских улочках и в их уютных кабаках. Это роднит его с бродягой в исполнении Чарли Чаплина: кажется, этот недотепа легко и до генерала дослужится, и, подобно Чаплину в фильме «На плечо!», пленит какую-нибудь вражескую шишку — и сам не заметит как.
Читайте также
«Путешествие на край ночи», Луи-Фердинанд Селин
По сравнению с анекдотическими историями Гашека, с окопной правдой Ремарка, даже с парафразами из «Книги Иова» у Леонида Андреева, дебютный роман Луи-Фердинанда Селина пессимистичен, безнадежен и мрачен. Люди слабы, порочны и жестоки, мир подобен скотному двору, истина и честь не стоят ничего. Во многом автобиографичный текст принес Селину славу — и стал объектом порицания: уж очень автор непатриотичен и циничен, по мнению многих критиков.
Ключевым достоинством можно считать стилистику: книга написана буквально языком улицы — и в этом бесконечно правдива. Селин предвосхитил творчество битников и всю американскую контркультуру 1960–1970-х, а также экзистенциализм: трудно представить, как на свет мог бы появиться «Посторонний» Альбера Камю, не будь «Путешествия на край ночи». Читать Селина, как правило, трудно, и на душе от такого чтения лучше не становится — но иногда, как говорится в не самых смешных мемах, нужно взглянуть в самую бездну, чтобы увидеть что-то радостное в собственной жизни.
«И пели птицы…», Себастьян Фолкс
Роман Себастьяна Фолкса начинается с довольно мирной истории об одном провинциальном адюльтере. Ничто не предвещает беды, кроме зловещей даты «1910» в начале первой части: мы, читатели из далекого будущего, знаем, что ждет героев дальше. Трогательная и чувственная история вдруг оборачивается беспросветным мраком и ужасом — натурализм Фолкса местами вполне сопоставим с натурализмом Селина.
Но, в отличие от своего французского коллеги, британский автор не столь циничен — и без сомненья верит в человека, в его способность сохранить душу целостной даже на самом последнем круге ада. Его книга вновь становится трогательной и чувственной — и раскрывает не столько характеры людей, вовлеченных в любовный треугольник, сколько сам дух эпохи. Все-таки 1910-е годы — время очень от нас далекое. Неудивительно, что Хью Стэнтон (из первой книги в списке) с таким трудом подбирал к этой эпохе ключ.
Читайте также
The Return of the Soldier, Rebecca West
История Первой мировой войны глазами женщин. Дебютный роман британской писательницы Ребекки Уэст, несмотря даже на довольно удачную экранизацию 1982 года, долгое время оставался в глубокой тени таких книг, как «Смерть героя» Ричарда Олдингтона или «Прощай, оружие!» Эрнеста Хемингуэя. Интерес к нему возродился в XXI веке — на фоне «феминистского поворота» во всех направлениях искусств. Когда книгу начали исследовать, стало очевидно, что это настоящий забытый шедевр — у которого есть что-то общее с признанной модернистской классикой «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вулф.
Как и Вулф, Ребекка Уэст посвящает свою опубликованную в 1918 году книгу теме коллективной травмы, которую нанесла война. История рассказана от лица Дженни, чей кузен Крис получил на войне контузию — и потерял память о последних 15 годах своей жизни. О том, что он попал в госпиталь, его жена Китти и Дженни узнают от некоей Маргарет — девушки, в которую Крис был влюблен задолго до войны. Когда Дженни навещает кузена, тот рассказывает ей о незабываемом лете с Маргарет — и Дженни решает выяснить, насколько его воспоминания соответствуют подлинным событиям.
Насыщенный фрейдистскими мотивами и вниманием к теме памяти, этот небольшой роман — плоть от плоти своего времени: он отлично смотрится где-то между прустовской эпопеей «В поисках утраченного времени» и уже упомянутым «Возвращением» Ремарка. Жаль, что канон текстов о Первой мировой войне долгие десятилетия обходился без этой книги: она определенно в состоянии обогатить тему.
«Абсолютист», Джон Бойн
Книга современного ирландско-канадского прозаика Джона Бойна в чем-то рифмуется с романом Ребекки Уэст. Главный герой, вчерашний солдат Тристан, в 1919 году едет в Норвич, чтобы вернуть сестре своего друга и сослуживца Уилла пачку фронтовых писем. Однако, как довольно скоро выясняется, вовсе не эти письма выступают подлинной причиной запоздалого визита. Тристана гложет чувство вины, основания для которого копились на протяжении всей службы — с первого дня в гарнизоне, с первого таинственно погибшего сослуживца, с первого откровенного разговора под обстрелом.
У Бойна есть преимущество перед Уэст и Ремарком: он создавал текст почти веком позже, а потому мог, не ограничиваясь ранним послевоенным периодом, проследить всю судьбу своего героя и изобразить его стариком в 1970-е. Что чувствует человек, несущий тяжкое бремя вины многие десятилетия? Как искупает он эту вину? Как ему удается перестроить жизнь после возвращения с фронта и как — пережить давнюю травму? Ответы на эти вопросы, пожалуй, наиболее интересная часть бойновского романа — хотя и будни великой войны описаны блестяще.
Читайте также
«Шестнадцать деревьев Соммы», Ларс Миттинг
Норвежец Ларс Миттинг написал две книги о деревьях: одну — натурально о пользе леса для душевного благополучия, другую — о связи между одной французской рощицей и судьбой целой семьи. Первая — вдохновляющий нон-фикшен, вторая — брутальный психологический роман, притворяющийся скандинавским детективом. Действие второй, «Шестнадцать деревьев Соммы», связывает воедино три эпохи: наше время, начало 1970-х и битву при Сомме в 1916-м.
Мужчина средних лет Эдвард Хирифьелль унаследовал ферму в глухой норвежской провинции — она досталась ему от деда, который в годы Второй мировой воевал на стороне Германии, а потому его ненавидел весь хутор. Ненависть перебросилась и на Эдварда, так что юноша рос исключительным интровертом и людей сторонился. После смерти деда он обнаруживает несколько старых документов, которые проливают свет на события 40-летней давности: что же на самом деле случилось с его родителями, когда те вместе с 3-летним Эдвардом поехали во Францию, в департамент Сомма, где родилась мать.
Как Первая мировая война могла поразительным образом повлиять на судьбу человека, рожденного через полвека после ее окончания? Миттинг здорово напускает туману, так что развязки этой довольно неторопливой книги ждешь с нетерпением — попутно узнавая в хмурых пейзажах норвежской глубинки и Шетландских островов что-то такое родное, российское. И, конечно, проникаясь пиететом к деревьям.
Great Poets: The War Poetry of Wilfred Owen, Wilfred Owen
Первая мировая война вдохновила многих поэтов — и Уилфред Оуэн среди наиболее значительных имен. Погиб он в 25-летнем возрасте в ноябре 1918-го, то есть за считанные дни до завершения боевых действий, и почти все его творчество уместилось в последние полтора года жизни. Более того, лишь пять стихотворений увидели свет, пока Оуэн еще пребывал в нашем мире: всего же за свой гиперпродуктивный период между окопами и госпиталями он написал чуть более 80 произведений, в основном коротких.
«Жизнь во мне поддерживали бренди, страх смерти и поразительное зрелище городского собора вдали, мерцающего в утреннем свете», — так в письмах матери он описывал свое состояние в 1916–1918 годах. Его поэзия столь же точна в изображении визуальных деталей: образы, которые создает он своими строками, до такой степени плотны, что их как будто можно потрогать, понюхать, повертеть в руках. Чаще всего — с отвращением: «Как нищеброды, сгорбившись устало, / Кряхтя, как бабки, мы ползли сквозь грязь» (пер. А. Серебренникова), но в этих образах чувствуется какая-то завораживающая в своей чудовищности красота. Как ни странно, что-то неуловимо общее есть в творчестве Оуэна и Варлама Шаламова: их талант превращает страшный жизненный материал в поэзию (когда в стихах, когда в прозе), и чтение оказывается одновременно испытанием и своего рода очищением.
